Амазонки - [113]

Бакид пораскинул умом: скептуху пришла пора умирать, а ему, молодому, ложиться рядом с ним. С какой стати? Оседлал он ночью коня, да и махнул в сторону Тирасса.

На пути попался ему большой город Ольвия. Там он поступил на торговое эллинское судно и лет двадцать бороздил просторы морей. В одном из походов на корабль напали разбойники, судно потопили, а Бакида заковали в цепи и посадили на весла. Сколько лет он провел в душном и тесном трюме каторги—трудно сказать. За временами года не уследить: уйдет судно из города осенью, а за ней вроде быть зиме. Но приходит корабль в южный порт, а там лето, жара. После лета бывает осень, но переходит каторга в новое место, а там весна. Сбился со счета Бакид, не помнит, сколько лет провел он в этих рабских цепях.

При удобном случае сумел убежать, но был пойман и бит до полусмерти. Потом его продали на рынке в Трапезунде, новый хозяин приковал его к жерновам и заставил молоть зерно.

Через год он снова бежал, снова был пойман—и опять невольничий рынок. На этот раз купил его мастеровой из Тиры. Здесь Бакид решил угомониться, выкинул из головы мысли о побеге. Хозяин понял это и стал доверять скифу. Он научил его своему ремеслу, и они вместе делали наборные пояса, серьги, браслеты и другие украшения. Здесь впервые Бакид полюбил. Случилось так, что жена старого хозяина умерла и он женился на молодой. Ей?то и приглянулся статный работник. Кончилось это тем, что они придушили хозяина и попали на рудники. Возлюбленная не выдержала каторжной жизни, отдала богу душу, а Бакид снова бежал. Дальше начались новые скитания: чреда побегов и поимок, чреда вольных дней и дней рабства.

Бакид верил в одно — его веселый неунывающий характер поможет преодолеть все лишения и невзгоды. Даже в цепях Бакид шутил, пел песни, смеялся над своей судьбой.

Где только не побывал Бакид! Во всех портовых городах понта Эвксинского ступала его нога: иногда свободная, чаще в кандалах.

Потом пришла старость, попал он в город Херсонес, что на Гераклее, да так там и осел. И теперь он много лет ловит для своего хозяина рыбу, о побеге не помышляет. Да и какой смысл бежать куда?то? Везде рабство, везде цепи, да и силы не те, что были раньше. Мало–помалу угасает мечта попасть в свои родные скифские степи—дорога туда далека и трудна. Только тоска по родине не уходит из сердца, видно, так и умрет она вместе со старым, ослабшим телом.

Смирился Бакид, ходит на утлой лодочке в море на лов, вечером возвращается в привычный ему Херсонес, солит в каменных бассейнах рыбу, тихо поет заунывные песни меотийских степей.

В этот злополучный день Бакид просчитался. Ушел он на лодке далеко от Херсонеса, рассчитывая к ночи возвратиться на берег. Вдруг упал ветер, безжизненно повис рваный парус, пришлось перейти на весла. Помахал старик тяжелыми веслами не более часа, выбился из сил. Решил ночевать в море, дожидаться ветра.

Ночью поднялся ураган, и понял он, что пришла пора умирать. Почти всю жизнь он был связан с морем и здесь решил встретить свой смертный час. Спустил парус, бросил на дно лодки, лег на него и сказал себе:

— Ну, старый краб, складывай свои клешни—пора и честь знать. Одного боюсь, море чистое и гордое, не примет оно в свое лоно такое дерьмо, каким стал Бакид из Меотиды.

И закрутил шторм легкую лодчонку и бросил с гребня волны в пучину. Видно, хорошо знал море старый скиф, не приняло оно утлое суденышко, снова выкинуло на гребень.

Что было дальше, Бакид не помнит. Ударился он головой о скамью—началось беспамятство. Тяжелое забытье прерывалось несколько раз, но ненадолго. Рев урагана сменялся тишиной забытия, потом силы совсем покинули Бакида...

Очнулся старый рыбак от приятного прикосновения— кто?то положил на его лоб мокрый, прохладный платок. Услышал голоса. Боясь открыть глаза, Бакид прислушался к разговору. Язык ему был понятен, разговаривали на эллинском наречии, правда, сильно искаженном. Это не удивило Бакида. Эллинскую речь на всем побережье понта можно услышать чаще всего. Рыбака удивило, что говорили женщины. По легкому покачиванию пола он понял, что лежит на палубе корабля. Но греки никогда не берут в плавание женщин. Мало того, они считают, что женщина на корабле приносит несчастье. А тут звучали одни женские голоса. Звучали отрывчато, резко.

— Принеси вина, Беата, — властно приказала женщина, поправляя влажную тряпку на его лице.

— Вина? Какого вина? Где вино?

— Поищи. Так он не очнется никогда. Чего ты стоишь?! Беги!

— Бегу, царица, бегу.

Ответ еще больше насторожил рыбака. Если на корабле царица, надо держать ухо остро. Не открывать глаза, а слушать, слушать.

— Подойди сюда, Агнесса, — позвала та, которую назвали царицей. —Намочи тряпку водой.

— Пошли другую. Я спешу, —ответил злой голос.

— Вернись, Агнесса. Здесь умирает человек.

— Человек? Этот грязный скот — человек? Швырни его за борт!

«Ого, — подумал Бакид, — Если не слушают царицу — значит, на корабле несогласие». Царица сняла высохшую тряпку со лба Бакида и отошла. Наверно, для того, чтобы смочить ее водой. Бакид осторожно приоткрыл глаза. По оснастке судна рыбак определил, что это большой военный корабль. Но где же воины и моряки? По палубе ходили полуобнаженные женщины, скатывали обрывки парусов, собирали обломки мачт, укрепляли снасти. Послышались шаги, и Бакид снова закрыл глаза. На лоб легла прохладная тряпица, на лицо упали капли морской воды. Подошла женщина, посланная за вином. Царица вынула из?за пояса нож, осторожно вставила его в рот Бакиду, разжала зубы. К губам прикоснулся отлив ритона, и вино приятно увлажнило пересохшее горло рыбака. Бакид почувствовал, как силы возвращаются к нему, но глаза не открыл.