Алый знак доблести - [23]

Простодушные вопросы оборванного вонзились в него, как ножи. Они словно исходили от всего общества, которое до тех пор будет с холодной жестокостью раскапывать тайное тайных, пока оно не станет явным. Бесхитростная настойчивость спутника показала юноше, что ему не удастся скрыть свое преступление у себя в груди. Его вырвет оттуда одна из бесчисленных стрел, которые носятся в воздухе, неустанно пронзая, вскрывая, разглашая то, что люди жаждут навеки спрятать. Юноша понимал, до чего он беззащитен против этих сыщиков. Тут не поможет никакая предусмотрительность.

XI

Он вдруг заметил, что адский грохот сражения стал еще оглушительнее. Коричневые облака, клубившиеся в безветренном воздухе, совсем приблизились. Приблизился и шум. Леса источали людей, поля кишели черными фигурками.

Обогнув невысокий холм, он увидел дорогу, гудящую под бременем повозок, упряжек, людей. Из шевелящегося скопища неслись мольбы, приказы, проклятия. Командиром там был страх. Щелкали бичи, рвались вперед, натягивая постромки, лошади. Беловерхие фургоны двигались рывками и спотыкались, точно жирные бараны.

Это зрелище немного успокоило юношу. Все отступали. Значит, он не так уж провинился. Он сел и стал следить за охваченными паникой фургонами. Они напоминали беспомощных неуклюжих животных. Возницы орали, нахлестывали лошадей, и, глядя на них, юноша начал преувеличивать опасности и ужасы боя, дабы убедить себя, что поступок, который могут поставить ему в вину, был, в сущности, лишь звеном в цепи событий. Поэтому он не без удовольствия следил за столпотворением на дороге, находя в нем неотразимое доказательство своей непорочности.

Но вот на этой же дороге появилась голова пехотной колонны. Солдаты шагали стремительно и притом спокойно. Им все время приходилось лавировать между повозками, поэтому колонна извивалась, как змея. Передние ряды отгоняли мулов штыками. Кололи штыками и ездовых, если те были глухи к окрикам. Солдаты силой прокладывали себе путь сквозь живую стену. Плотная голова колонны действовала как таран. Ездовые осыпали пехоту замысловатыми ругательствами.

В приказах расступиться звучала убежденность в безотлагательности этого требования. Люди шли туда, в стредоточие грохота. Им предстояло отразить яростный натиск врага. Они гордились тем, что неотступно идут прямиком на передовую, меж тем как другие тупо копошатся здесь, на дороге. Потому и расшвыривали обоз с горделивым сознанием своей правоты - лишь бы их колонна попала вовремя к началу боя, все остальное значения не имеет. Эта уверенность сообщала их лицам особенную строгость и замкнутость. Офицеры шли, вытянувшись в струнку.

Глядя на них, юноша снова почувствовал непереносимый груз своего горя. Ему чудилось, что перед ним движется процессия каких-то избранных существ. Они были так же недосягаемы для него, как если бы их мечи источали пламя, а знамена - солнечный свет. Ему никогда не сравниться с ними. Он чуть не заплакал от бессильной жажды уподобиться им.

Он изощрялся в проклятиях той неведомой, той непонятной силе, которая кажется людям конечной причиной всех их бед. И твердил себе, что именно она - как бы ее ни именовали,- в ответе за его проступок. А сам он тут ни при чем.

Стремление колонны скорее попасть на поле боя представлялось злополучному юноше еще более возвышенным, нежели стойкость в сражении. Даже герои, думал он, вправе не дойти до конца этой бесконечной, забитой обозом дороги. Свернуть с нее, сохранив при этом самоуважение и с легкостью оправдавшись перед небесами.

Он не мог понять, из чего сделаны эти люди, которые так спешат проложить себе дорогу туда, где отовсюду им будет злобно угрожать смерть. Чем пристальнее он вглядывался в них, тем сильнее им завидовал, пока и впрямь не захотел обменяться жизнью с кем-нибудь из этих солдат. Юноша повторял себе, что не пожалел бы никаких сил, только бы ему вылезти из своей шкуры и стать лучше, чем он есть. Перед ним замелькали картины, в центре которых был он сам, отделившийся от себя и вместе с тем неразрывно с собой связанный: беззаветно-отважный воин в синем мундире, бросающийся в гибельную атаку, нога занесена вперед, в руке зажата сломанная шпага; неустрашимый воин в синем мундире, грудью встретив кровавый, лязгающий сталью натиск, спокойно принимает смерть, стоя на холме, куда устремлены все взоры. Он представил себе, как потрясающе величаво будет выглядеть его мертвое тело.

Эти мысли вернули ему бодрость. В нем взыграл воинственный задор. Слух наполнился победными кликами. Он всем нутром почувствовал ликование молниеносной успешной атаки. Тяжелые шаги пехотинцев, громкие окрики, бряцание оружия, доносившиеся с дороги, слились в стройную музыку, которая подняла его с земли на алых крыльях войны. Несколько мгновений он был полон героического мужества.

Он решил, что пора ему вернуться на передовую. И, конечно, сразу увидел себя: вот он, весь в пыли, изможденный, едва переводящий дух, прибегает на поле битвы как раз вовремя, чтобы схватить за глотку и придушить черную злобную ведьму военной неудачи.

Но тут его стали одолевать мысли о трудностях, которые ждут его на этом пути. И он застыл на месте, стоя на одной ноге и с трудом сохраняя равновесие.