Алые маки на серых скалах - [104]

— Новиков ждет на улице. Позову его, что ли?

— Зови. Я уже готова, — наскоро натянув на себя платье, ответила Мария.

Ася хотела выйти, но Филипп сам догадался зайти. Напрасно Мария ждала, что он скажет сейчас нечто успокоительное. Никакого разговора между друзьями не было. Ян собирался молча, а Филипп задумчиво дымил папиросой. Что и говорить — эти двое были под стать друг другу — несловоохотливы.

Мария немного успокоилась. Ее радовало, что Ян пойдет с этим моряком, выглядевшим надежно и мужественно.

Одно только ее коробило: неуловимое, снисходительно-ироническое отношение этого «морского волка» к их любви! В присутствии Новикова, казалось Марии, Ян чувствовал себя в чем-то виноватым. Будто его огромная любовь к ней отнимала у матроса самое что ни на есть близкое и дорогое.

— Прощай, Мусит! Надеюсь вернуться живым! — прервал наступившее тягостное молчание Ян и еще раз, поспешно и неловко, прижался губами к ее повлажневшим глазам.

— Ян! Ян! — тоненько, по-детски, снова позвала Мария. Дверь захлопнулась, Ян плотно сжал губы, а Филипп снова зажег папиросу.

Ася по себе знала, что в одиночестве Мария даст волю слезам. Однако это не помешает ей делать то, что надлежит делать сегодня. Она вот-вот застучит каблучками по мостовой к рабочему клубу, а оттуда к назначенному времени незаметно проберется на отведенный ей сегодня наблюдательный пункт.

— Мария — хороший товарищ, — неожиданно для себя сказал Ян. Казалось, он хотел как-то оправдать любимую за несдержанность, а заодно и за то, что сейчас, шагая с друзьями рядом, он мысленно был с ней.

— Открыл Америку! — фыркнула Ася.

— Америку не Америку, а она хороший товарищ, — задетый ее тоном, повторил Ян.

— Да, да, да! Она хороший товарищ, несносный ты человечина! — нисколько не кривя душой и желая его успокоить, подтвердила Ася и почти с завистью тихо добавила: — Как ты полюбил…

— Так тем более не надо делать ее несчастной! Мы — солдаты, солдаты революции… Ведь сегодня кто-то из нас может не вернуться! — не повернув головы, наконец высказался Новиков.

Ян вспыхнул. Несчастной! Этот матрос сумасшедший, что ли? Ян крепко стиснул зубы, чтобы не выругаться. Молчит, паршивец, молчит, да вдруг такое отчубучит, что в пору дать по его ясной сероглазой физиономии… Несчастной! Да Ян готов жизнь за нее отдать!

— Жизнь отдать? Врешь, братец?! Ты клятву святую этой жизнью давал? Давал! Нет у тебя жизни! Ни тебе, ни ей пока она не принадлежит. Для чего же ты, латыш, здесь, в Баку? Твоя жизнь прямо сейчас может пойти в расход за дело революции! — как бы угадав его мысли, горячо воскликнул Филипп. — А вот не станет на свете меня, и плакать некому будет…

Ян ничего не ответил, а Ася, вспомнив, что у Филиппа и вправду никого на свете нет, взяла его руку в свою и ласково сказала:

— Глупый ты, Ванюша, хоть и «морской волк»! Я буду плакать… Мы все, твои товарищи, будем плакать…

— Ой, сестренка, мне в пору на самом серьезе слезу пустить! Ну вот, за разговором мы и пришли. — Вдруг Филипп шепотом спросил Асю: — А она, Ван Ваныч, будет плакать?

— Будет. Глупый, неразумный ты человек… Не сиди Аня сейчас в Метехской тюрьме — рядом с тобой стояла бы.

На одном из поворотов Большой Морской улицы остановились. Ася пошла дальше, а Филипп, будто закуривая, нагнулся к Яну:

— Прощай! При всех нам неловко будет это сделать. Береги свою Мусит. Девчонка и в самом деле того стоит…

— Что это ты вздумал прощаться? — улыбнулся Ян и стиснул широкую ладонь товарища. Сейчас Новиков был непривычно взволнован. Что с ним? Если бы Ян не знал его испытанную в боях храбрость, засомневался бы в нем…

Ему же самому сегодняшнее задание казалось не более опасным, чем предыдущие. Мысли, сопряженные с ним, были обычные, как в любом другом случае.

Ян, пожав руку товарища, не сразу ее отпустил. Филипп первый почти силой отобрал свою ладонь и отошел. Ян, дымя папиросой, внимательно проследил взглядом, как Новиков своей морской, раскачивающейся походкой пересек улицу.

Перед небольшим, приземистым домиком, почти загораживая вход, сидел за низеньким столиком, обложенным колодками, обрывками кож и подошв, сапожник Мамед Кулиев. Вокруг него валялись старые сапоги, ботинки, женские туфли… Несмотря на ранний час, Мамед энергично вколачивал молоточком деревянные гвоздики в подошву и тихо тянул какую-то азербайджанскую мелодию.

Увидев Асю, он поспешно вскочил; это был небольшого роста добродушный толстяк.

— А, барышня хорошая! Небось подошва оторвалась, что в такой час Мамеда вспомнили? Дайте, дайте ботиночек, а сами зайдите, посидите в доме. Я мигом!.. Эй, Заира, прими гостью!

Когда Ася вошла в дом, ее посадили не на тахту, а приподняли висящий над ней ковер, провели в узенькую маленькую комнатку. Там уже собрались камовцы. Всех интересовала судьба Камо и девушек, находящихся в Метехе. Ася коротко стала рассказывать все, что знала.

— Подробности потом. Сейчас нам надо поговорить о сегодняшнем задании, — утихомирил товарищей Володя Хутулашвили.

Он на этот раз был в дорогой серой черкеске с белыми газырями, подпоясанной тонким, отделанным серебром поясом. Черные глаза и тонко выписанные брови чем-то напоминали Камо, которому Володя немного подражал. Только Володя был повыше ростом и от этого сутулился.