Алые маки на серых скалах - [105]

Сейчас, заложив за спину руки, он задумчиво ходил в мягких кавказских сапогах мимо сидевших товарищей из угла в угол небольшой комнатушки.

— Итак, задача, товарищи бойцы, в следующем: Верховный круг Дона, Кубани и Терека — это последнее контрреволюционное правительство на Северном Кавказе — послал в Баку генерала Ковалева для заключения торгового договора, как здесь пишут. Володя ткнул пальцем в лежавшую на столе газету и продолжил: — А нам досконально известно, что эта белогвардейская сволочь едет не для заключения хозяйственного договора с Закавказскими республиками! У них иная цель: заключить секретный военный договор, по которому Закавказское правительство выставит свои войска против Красной Армии. Заккрайком партии решил сорвать заключение договора. Этот революционный акт и поручен нам, камовцам…

Бойцы не проронили ни слова, все знали об этом событии: газеты уже давно шумели о прибытии Верховного круга казачества Дона, Терека, Кубани.

— Предисловие, товарищи, я кончил. Будь здесь Камо, он, может, сказал бы больше. Ну а я — нет… Акт проведут Филипп Новиков, Ян Абол и Роман Разин. Ася и местная группа связисток обеспечат информацией — по цепочке передадут о прибытии важных гостей…

Володя Хутулашвили говорил быстро, усиленно жестикулируя. Затем он подробно остановился на тщательно разработанном им плане.

— Что, ребята, молчите? — испытующе посмотрев на притихших бойцов, спросил он вдруг. — Ведь в тылу у Деникина, помните, мы в игольное ушко однажды прошли?

Все улыбнулись, однако как-то показалось странным, что Володя решил их подбодрить… Он, очевидно, забыл на минутку, что ЦК выделял для Особого отряда лучших из лучших и с каждым Камо вел беседы. Все были уже испытаны фронтом.

Однако, как оказалось, Володя помнил это. Он остановился около Разина и, слегка дотронувшись до его плеча, сказал:

— Вот видишь, браток, настало время подумать о матери. Помнишь, Камо тогда тебе говорил: «Мать надо жалеть», а?

— Что это тебе, Володя, вздумалось перед заданием подшучивать над нами? — нахмурился Роман.

— Верно говоришь, Роман, — сказал Филипп. — И так все ясно. Последние твои слова, Володя, лишние… Ну, я пошел. До встречи! — И, сделав прощальный жест, Новиков вышел первым.

Все по очереди исчезали через черный ход, выходивший в противоположную от Большой Морской улицы сторону. Только одна Ася вышла через мастерскую Кулиева и отправилась на свой наблюдательный пост.

Филипп твердым размеренным шагом удалялся от Яна. Он уходил от товарищей. Уходил навсегда, и никто пока этого не знал. Если бы камовцы догадывались, что видят его в последний раз… Не одно сердце замерло бы от горя!

А Ян шел по громадному губернаторскому саду с еще по-мартовски полураздетыми деревьями, на которых только-только появились изумрудные листочки. Не спеша миновал аллеи парка, где то там, то здесь попадались ему на пути сгорбленные фигуры обездоленных беженцев из оккупированных Турцией районов Армении.

Ян старался не смотреть на этих скитальцев, чтобы, как ему казалось, не смутить их. Извечная людская слабость — стыдиться своей бедности перед преуспевающими людьми, быть может, прямыми виновниками его нищеты, — была Яну знакома!

Выйдя из сада, Абол пересек покрытую камнем Набережную улицу и спустился по узкому бульвару к Каспию. Пахло молодой зеленью, морем… Все было насыщено теплом и ароматом весны.

Ян медленно прошел мимо «Девичьей башни» — Кыз-Каляш, мрачного древнего исполина оригинальной архитектуры. По преданию, башня называлась Девичьей в память погибшей ханской дочери, которая в отчаянии, что ее выдают замуж за старого нелюбимого человека, бросилась с высоты в море и утонула. Будто именно с тех пор в этом месте море постепенно стало усыхать и отступать от берега.

Ян остановился на Засыпке[9] и долго не мог оторвать взгляда от бескрайнего простора моря. Ближнее и дальнее придвинулось. Отчетливо видимое и невольно всплывавшее в памяти слились воедино…

Далекая, милая Латвия, с чистым прозрачным Рижским взморьем, с тихим пейзажем вокруг утонувших в зелени одиноких хуторов распростерлась здесь — осязаемо, близкая, родная.

Но черные, конусообразные пирамиды нефтяных вышек, казавшиеся благодаря расстоянию и свету узкими мраморными гробницами, рассеивали мираж. Высвеченные солнцем, они особенно рельефно выступали на фоне бледного песка и лазури. Ян не раз близко видел эти гнилые дощатые сооружения, готовые в любой момент рухнуть на трудившихся рядом, вымазанных мазутом рабочих.

Отсюда как на ладони был виден Бакинский порт. У многочисленных пристаней толпились пароходы, баржи… По подземному трубопроводу текло из «черного» города «черное золото», в нефтеналивные суда и увозилось в Дербент, в Петровск, занятые белогвардейцами… Только часть этого драгоценного горючего удавалось подпольщикам тайно, с большим риском для жизни, переправлять в Астрахань, на советскую землю.

Муравьями копошились вдали люди, большая часть которых слонялась без дела в поисках работы и куска хлеба.

Поднимаясь по Засыпке к Набережной улице, Ян снова и снова встречал на своем пути несчастных, одетых в лохмотья людей.