Альв - [11]

«Тем не менее лиха беда начало, разве нет?»

Обед, который хозяева называли ужином, ее удивил. Не считая сыров, на стол подали всего одно-единственное блюдо – пышный мясной пирог с начинкой из пяти разных фаршей, уложенных слоями, – и все то же красное вино «Барбареско». Альв это показалось… недостаточным? Да, скорее всего, именно так. Подсознательно она ожидала хотя бы нескольких перемен и большего числа разных яств, но и слуг в этом доме, как ни странно, не оказалось тоже. Вернее, была одна старая кухарка, которая, как выяснилось из разговора, пирог, собственно, и не пекла. Пирогом занимался хозяин дома – Петр Норн, что показалось Альв еще более странным, чем скудость стола и отсутствие слуг в небольшом старинном замке, который здесь, в Себерии, называли мызой или фольварком. Слово «мыза» она вроде бы когда-то уже слышала, но где и при каких обстоятельствах – забыла. Впрочем, возможно, она просто не знала местных порядков или знала, но тоже забыла?

Альв мысленно пожала плечами и принялась за пирог. Аппетит, по-видимому, никогда ей не изменял. Во всяком случае, значительная по обычным меркам порция хорошо пропеченного дрожжевого теста и пряной мясной начинки никакого протеста – ни физического, ни душевного – у Альв не вызвала. Ушла легко и просто под неспешный разговор об искусстве и под три бокала довольно крепкого на ее вкус вина[3]. Получалось, что обычные мерки – например, пищевое поведение Якова и хозяев дома – не для нее исчислены.

Насытившись, Альв некоторое время прислушивалась к общему разговору, в котором она, впрочем, не участвовала. Сидела вместе со всеми в креслах у разожженного камина, слушала, вдыхала запах сгоревшего табака и пыталась вспомнить, как проводила такие вот вечера она сама. У себя дома, где бы он ни находился. Ничего путного из этого, увы, не вышло, только стало болезненно сжимать виски и в глазах появилась странная резь, как если бы свет вдруг стал слишком ярок для нее. Так, например, как бывает больно глазам, когда смотришь прямо на полуденное солнце. Пришлось прикрыть веки, что было воспринято гостеприимными хозяевами как признак усталости, и ей предложили лечь спать.

– Вам, сударыня, надо отдохнуть, – спохватился Яков. – После всего, что случилось с вами вчера…

«А что, собственно, со мной случилось?»

– Я постелю вам в гостевой спальне, – предложила Трута.

– А где будет ночевать Яков?

Отчего она спросила об этом? Какое ей дело, где он будет спать? Один бог знает, но факт, что спросила.

– Я полагаю, у себя дома… – смутилась сестра Якова.

– У вас маленький дом, господин Свев? – повернулась Альв к Якову.

– Да нет, – пожал он плечами, – не меньше этого, но я же говорил вам, Альв: это может повредить вашей репутации…

– Но ведь она моя, – вполне резонно, как ей показалось, возразила Альв. – Репутация принадлежит мне, мне и решать.

– Что ж, – пожал плечами Яков, – если так, поехали…

И они вышли из дома Норнов в холодную, знобкую ночь, и Альв представила, как лежит на снегу в одном платье и шелковых чулках…

– Отчего они умерли? – спросила она, когда они с Яковом оказались в его самодвижущейся повозке.

– Кто? – нахмурился он.

– Вчера ко мне заходил ваш человек… – объяснила Альв. – Адъюнкт Суржин. Он рассказал, как меня нашли в том лесу. Показал… фотографии… тех… других. Я никого не вспомнила, но я так и не поняла, отчего они умерли? Замерзли насмерть?

Это был важный вопрос, сущностный. Важнее даже вопроса о том, кем они были, эти люди.

– Не знаю, – покачал головой Яков. – Никто не знает. Но не думаю, что они замерзли. Вы, Альв, тоже не выглядели замерзшей, хотя и казались…

– Мертвой, – подсказала она, почувствовав, что он стесняется произнести это слово вслух.

– Да, – кивнул тогда Свев, – по всем признакам вы были мертвы. Ни пульса, ни дыхания… а потом – взяли и ожили, и этого тоже никто не может объяснить.

Он явно чего-то недоговаривал. Не врал, не обманывал, но скрывал. И она его об этом спросила, решив, что правда – лучшая политика:

– О чем еще вы умолчали?

– Умолчал?..

За окнами повозки было темно, но Альв угадывала деревья и скованное льдом зеркало озера. Сильные фонари, установленные на самодвижущейся повозке, освещали только дорогу – вернее, небольшой ее отрезок, лежавший сразу перед ними, и получалось, что машина движется из ниоткуда в никуда. Из тьмы во тьму. Из неизвестного прошлого в неизвестное будущее.

– Вчера в больнице вы выглядели ужасно, – признался после секундного колебания Яков Свев. – Вы, госпожа Ринхольф, были болезненно бледны, осунулись, утратили присущий вам блеск…

– Блеск? – переспросила Альв, на самом деле представлявшая, куда может завести их обоих этот разговор.

– Вы ведь красавица, сударыня, – усмехнулся собеседник, возможно уловивший подтекст вопроса. – Полагаю, об этом вы не забыли.

– Вы правы, – согласилась Альв. – Есть, мне кажется, женщины намного красивее меня. Ваша подруга Варвара, например. Но я тоже хороша собой. Это бесспорно. Так что вас беспокоит?

– Когда я увидел вас впервые, – начал объяснять Свев, – вчера утром, лежащую навзничь на снегу…

«Лежащая навзничь? Мило… Я могла бы…» – Она даже представила себе, что именно могла бы сделать, но Яков Свев между тем продолжал: