Альтруисты - [31]

Итан свернул на парковку задрипанной, обшитой вагонкой пиццерии с броским указателем. Чарли решил не будить. Зашел в кафе, заказал четыре куска пиццы, два съел сам за столиком, а еще два прихватил с собой для друга. Когда они тронулись, Чарли разбудил запах теплого сыра.

– Это что? – спросил он.

– Для тебя.

– Ну ты даешь. – Чарли куснул пиццу. – Ого, клевая!

– Я заранее посмотрел, где лучше взять. Говорят, лучшая пицца в округе.

– Ты ради нее дал кругаля?

– Рад, что тебе понравилось.

– Да, но где ты про нее узнал?

– В интернете. Отзывы почитал.

– Обалдеть! Шаришь, чувак.

– Да? Спасибо. Приятно знать.

– Я вот не шарю. Вообще. – Чарли вытер рукой жирные губы.

– Да ладно!

– Серьезно! И никто в нашей семье не шарит. У нас много других достоинств, но звезд мы с неба не хватаем, это точно. Я уже давно понял.

Итан улыбнулся:

– Ты хорошо себя знаешь.

– А ты – нет?

– Нет.

– Почему?

– Ну… может, я и не хочу. Страшно же – заглядывать внутрь и видеть всю правду. Этим ты мне и нравишься. Ты просто заглядываешь в себя и сразу все про себя понимаешь.

– Многим это не по душе, – сказал Чарли. – Друзей у меня не слишком много. В универе почти никого. Здесь все хотят, чтобы я изменился, подстроился под их долбаные стере…

– Стереотипы.

– Во! Говорю же, шаришь. Поэтому я так люблю «Брандл пайнс». Там мне не надо подстраиваться, можно быть самим собой.

– Я этим грешу.

– Чем?

– Ну, пытаюсь подстраиваться. Под других.

– Ни фига подобного.

– Разве?

– Нет, ты вообще не такой.

Итан раздулся от гордости.

– Скажи честно: по-твоему, я тупой? – спросил Чарли. – Раз говорю, что ты шаришь, а я нет?

– Нет, – ответил Итан. – Ты чего? Даже близко не тупой. Мне бы и в голову не пришло… Нет. Я так не думаю. Честно.

Он покосился на свое отражение в зеркале заднего вида: его лицо то светлело, то темнело, когда их «сперо» проезжала сквозь пятна света от придорожных фонарей. Хотя путь Итана к физической привлекательности еще не был пройден до конца, не так давно ему сняли небный расширитель – оказалось, у него очень красивая, архитектурно выстроенная улыбка. Поры на лице сузились. Плечи стали шире, как будто все это время в тощем теле была заключена его увеличенная копия и эта копия наконец вылупилась.

Они поселились в южной части Питтсбурга, на первом этаже «Холидей инн экспресс». В номере было две двуспальные кровати. Итан бросил рюкзак на шершавый ковер и без сил рухнул в постель. Засыпал он под рассказ Чарли о телепередаче, где сыщики светили лампой черного света на стены и кровати гостиничных номеров и делали всякие мерзкие открытия.

Он очнулся на рассвете. Из соседнего номера доносился шелест включенного душа, а из столовой – аромат шипящих между двумя железными плитами вафель.

Итан открыл глаза. Чарли стоял рядом с его кроватью. В левой руке он стискивал запотевшую бутылку «Бад селект», а в правой – свой твердый член. И то и другое он предлагал Итану.

Питтсбург встретил их солнцем, которое три дня палило за окном отеля. Ребята почти не выбирались на улицу, целыми днями куражились в постели, спали и пили пиво. Затем повесили на дверь табличку «Не беспокоить»: номер стремительно и провокационно терял свежесть, но их это не волновало. Время от времени они выбирались на поиски пищи. Чарли трижды неправильно произнес слово pierogi (причем не подряд, а в ходе трех разных вылазок). Город не придирался и все им прощал. Мальчики, с которыми Итан спал до этого, были такие же неопытные и неуклюжие, как он сам. С Чарли дело обстояло иначе. Он вел его за собой. Итан решил, что это лучший уик-энд в его жизни. Увы, когда питтсбургские страсти поутихли и мальчики вернулись в Дэнфорт, Чарли совершенно остыл к другу: на лекциях садился как можно дальше от Итана, а после занятий наглухо запирал дверь в свою комнату. Итан потрясенно осознал, что сбылся его худший кошмар: он вновь остался один и на сей раз даже не понимал почему. А после зимних каникул Чарли вернулся в универ с новой подружкой и заявил Итану, что случившееся между ними – ерунда и «просто детская возня, как в лагере». Свою жизнь в Сент-Луисе он видит совсем иначе, а если Итан кому проболтается о той поездке, он его убьет.

Весна второго курса обернулась хаосом, порой рекордных потерь: потерей аппетита, потерей интереса к жизни, потерей сил… Итану постоянно казалось, что он вот-вот лишится чувств. В ушах навеки поселился какой-то пронзительный звон, а в грудь, казалось, установили расширитель, который постоянно и очень быстро расширялся. Во рту несколько недель подряд стоял вкус батареек.

Он не вылезал из постели. Сердце сходило с ума: то оглушенно замирало, то лихорадочно неслось вперед, как мышка, перебегающая из одного угла подвала в другой. Итан сходил в медпункт (предварительно узнав, что мамы там не будет). Ему выдали две таблетки парацетамола и велели расслабиться. Он никак не мог взять в толк, что с ним случилось. Жизнь вдруг сникла, как вопросительный знак.

Помимо прочего, он теперь жил в страхе. Комната Чарли была прямо напротив его комнаты, и на двери по-прежнему висело знамя. «Твой ближний». Эти слова почему-то приобрели зловещий смысл. Итану приходилось заранее планировать вылазки из номера, чтобы случайно не столкнуться в коридоре с соседом. Сначала он целые дни проводил на кампусе: уходил из дома рано, возвращался поздно. Однажды вечером Итан переступил порог своей комнаты и услышал за спиной щелчок дверного замка. Он явственно ощутил позади чье-то присутствие, залетел в комнату и с грохотом захлопнул дверь.