Альтераты: миссия для усопших - [19]

— Ты меня в кино приглашаешь?

Истомин издал звук, больше похожий на хрюканье, чем смех:

— Типа того. После химии сразу не убегай, ага? Буду ждать тебя у выхода. Ну, бывай, Синицына.

И нажал «отбой».

Внутри всё клокотало. Щёки загорелись румянцем, уши, кажется, светились от счастья. Срочно позвонить! Рассказать! Прокричать!

Но — кому? Только не Соньке. И не Лерке.

Эту тайну она будет лелеять как младенца. Она не позволит в ней копаться, оценивать, сомневаться.

Это её личное пространство. В котором она — не очкастая дура, а королева. И у неё завтра свидание с парнем её мечты!

Она бросила в портфель ноты, что-то и как-то играла на репетиции. Кажется, хормейстер осталась ею недовольна — Дашка заметила укоризненный взгляд из-за круглых как у стрекозы очков, — и весь вечер и утро следующего дня провела как во сне.

— Даш, тебя ждать? — с урока химии она собиралась усиленно медленно, проверяя каждую тетрадь, и Соня нетерпеливо топталась у выхода из кабинета. — Ты копаешься, а мне на автобус надо.

Даша встрепенулась:

— Ты иди, Сонь! Я не могу тут кое-что найти, — и рассеянно повела плечами, снова увлечённо копаясь в недрах школьной сумки.

Афанасьева недовольно рыкнула и помчалась по коридору.

Дарья вышла из кабинета последней, химичке тоже пришлось её подгонять.

«А, что, если это шутка? Розыгрыш? И Паша не ждёт меня на выходе?» — кольнула отчаянная мысль.

Мимо неё бежали школьники. Но Истомина нигде не было видно.

Молниеносное движение справа заставило её пискнуть от неожиданности. Горячая ладонь на локте, мощный толчок в сторону туалета для мальчиков, и она оказалась лицом к лицу с Пашей.

— Тиш-тиш-тише, — шептал он ей на ухо, прижимая жёсткой ладонью рот. — Это же я… Ты так долго собиралась, что мне пришлось тебя идти искать.

Он потянул её за рукав, затащив в кабинку, тесную и вонючую.

В такой преступной близости Истомин оказался гораздо выше, чем она представляла, на голову выше её. Сильные, накаченные руки поставили её к стене, прижав горячим телом так, что ей стало неловко дышать. Она дёрнулась, попробовав высвободить руки.

— Тиш-тише, — повторил Истомин, с силой надавив ей на плечи. Руки скользнули под её волосы, оголив тонкую шею, притянули к себе, накрыв пересохшие губы мягким и требовательным поцелуем.

Руки скользили по телу, замедляясь на бёдрах, привлекая их плотнее к сильному мужскому телу, ловкое движение пальцев, и синяя шерсть школьной юбки смялась, оголив испуганное колено.

Даша ахнула, дёрнулась, но Истомин ещё плотнее прижал её к стене.

Стыд, тогда и сейчас, при взгляде на жарко обнимающуюся парочку, покрывал леопардовыми пятнами шею и щёки, прикосновения его рук саднили, словно прижжённые калёным железом.

Даше не помнила его лицо. Кажется, она всё время сидела, зажмурившись, и сейчас ей нестерпимо захотелось увидеть его глаза — что в них тогда было. Она приблизилась, стараясь не шуметь и не привлекать внимание, боясь, что и эта парочка повернёт к ней свои неживые фарфоровые лица без глаз.

Тонкий бело-лунный луч скользнул по плечам Истомина, осветив на миг пушистые волосы его спутницы, собранные в высокий хвост.

Стоп.

У неё не такая причёска была. И волосы у неё не вьются.

Дыхание замерло.

Округлив глаза, не веря им, не веря самой себе, она приблизилась ещё на шаг.

Из-за Истоминского плеча выглянуло бледное лицо. Взгляд в упор сухой и колкий.

— Соня! — в ужасе отшатнулась она, узнав подругу. — Как ты могла! Соня! Ты же знала, что я его люблю!!! Ты же всё знала.

Афанасьева отпрянула от кавалера, легко отодвинув его в сторону. Облизнув припухшие от поцелуев губы, она оправила блузку, разгладив белоснежные рюши, отдёрнула юбку. Повела бровью, и Истомин послушно подставил широкую ладонь, чтобы помочь ей спуститься с подоконника.

— Ненавижу, — коротко прошептала Дарья, делая шаг назад.

Соня и Истомин одинаково зло ухмыльнулись:

— Да кому это интересно?

— Ненавижу, — повторила как приговор Дарья, выбегая из комнаты в затхлые трущобы коридора.

Не оглядываясь, она мчалась вперёд, размазывая окровавленными руками сухие слёзы, и задыхаясь.

Злоба горячей испепеляющей волной накрывала её, всё глубже унося сознание.

Впереди мелькнула тень — неясное сочетание света и тьмы проскользнуло через проход из одного тёмного провала в другой.

Она скорее почувствовала, чем увидела в чернильной темноте ближайшего дверного проёма быстрое движение. Зрение выхватило из мрака светлые глаза, лицо Афанасьевой, неестественно белое, всё в мелкой паутине синих, как на старой эмалированной керамике, трещин.

— Ненавижу! — надрывно заорала она ей.

Почерневшие губы сложились в кривой и равнодушной усмешке. Холодная рука схватила за шиворот и, резко потянув на себя, с силой ударила об острый угол косяка.

Перед глазами вспыхнул, многократно отражаясь, сине-зеленый, ослепительно яркий круг, и тут же погас.

Последнее, что почувствовала Дарья, падая, это острые когти, немилосердно вцепившиеся в её плечи и потянувшие по пыльному, покрытому стеклянным песком полу.

* * *

Дарья приходила в себя медленно и мучительно.

Сквозь тугую пелену обморока, звон в ушах, она слышала завывание метели, ощущала сырость и грязь помещения, в котором находилась. Руки, насквозь исколотые и изрезанные, кровоточили и саднили.