Алтайские робинзоны - [26]
Вдруг под окнами послышались какие-то звуки, словно кто-то тихо, тихо говорил. Потом что-то стукнуло. Все прислушались: лица вытянулись, глаза округлились. Теперь ясно слышен был топот ног на крыльце.
У всех разом вспыхнула одна и та же мысль, но никто её не высказал, боясь обмануться.
В дверь робко постучали. Радостно завизжал Гектор. Сомневаться дальше было нельзя.
— Ах, батюшки мои! — ахнула бабушка. Она поднялась со стула и опять села, всплеснув руками. Мужчины, толкаясь в дверях, все сразу бросились в сени. Из другой комнаты выбежала Галя. Она остановилась в дверях и, прижимая голые руки к груди, всё повторяла:
— Неужели они? Неужели они?
Через несколько секунд в комнату ввалились ребята, мокрые, грязные, оборванные.
— Вот и мы, — сказал Шура, щурясь от света лампы, и улыбнулся посиневшими губами. — Я тебе говорил, что это наш дом, — добавил он, обращаясь к Лёне.
— Вот и мы, — сказал Шура, щурясь от света лампы и улыбнулся посиневшими губами.
Лёня тоже улыбнулся. Улыбка на его иссиня-бледном, измученном личике была жалкой и страшной. Бабушка всплеснула руками и громко заплакала.
Что было дальше, ребята затруднились бы передать: все обнимали их, упрекали в чем-то, расспрашивали. Бабушка стаскивала с них мокрые лохмотья, кричала Гале:
— Неси что-нибудь тёплое: испростудились все!
— Ах вы, черти! А мы вас искали, мы вас искали! — радостно говорил Миша.
— Да где вы были? Где были? — приставал дядя Костя.
— Там… — Шура неопределённо махнул рукой.
Ребятам казалось, что комната плавно, как лодка в хорошую погоду, покачивается, лампа ласково подмигивает, и они не знали, — то ли стоят на полу, то ли плывут куда-то. Лёня заметил, что с Шуриных лохмотьев на чистый блестящий пол течёт вода и все хотел сказать ему об этом, но почему-то не мог. И было не то очень весело, не то хотелось плакать, а, может быть, спать.
— Выдрать вас надо! Ушли, никому не сказали, — кричал папа, но Лёня видел, что он не сердится. Потом Лёня увидел, как Шура шагнул к столу, молча взял с тарелки горсть жареной картошки и, ни на кого не глядя, стал торопливо жевать. Лёня сам не заметил, как у него в руках тоже оказался кусок хлеба. Он с жадностью кусал его. Подумал, что такая жадность неприлична, но остановиться не мог.
Бабушка опять всплеснула руками и заплакала ещё громче.
— Бедненькие вы мои, проголодались-то как!
Дедушка то садился на стул, то пересаживался на другой и всё повторял:
— Ну и ну! Ну и ну!
Галя увела ребят в свою комнату и заставила переодеться. Через несколько минут они в чистом белье сидели на печке и ели что-то вкусное, а что — разбирать было некогда. Все стояли около, смотрели на них, задрав головы, и расспрашивали. Ребята только молча кивали головами.
— Да погодите вы, дайте им поесть, — сердилась бабушка, а через секунду сама спрашивала:
— Да что же вы, голубчики, там ели-то?
— Хватит, — сказал Василий Алексеевич, — с голодухи много есть вредно.
У ребят отобрали еду. Прожевав последний кусок, Лёня грустно сказал:
— А у нас Аметист утонул…
— Кто? — спросили все враз.
— Об этом не надо, — сказал Шура, нахмурившись. Лёня вздохнул и посмотрел на лампу. Огонь замигал и прищурился и от него протянулись длинные, тонкие лучики, а лица у папы и бабушки стали крошечными. Больше не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Лёня медленно повалился на бок, невнятно пробормотал что-то и уснул.
— Галя, неси-ка подушку, положи ему под голову, — сказала бабушка.
— А где моя сумка? — возбужденно спросил вдруг Шура.
— Вот твоя сумка. Что-то в ней тяжелое.
Миша подал ему сумку. Шура долго развязывал её ослабевшими, непослушными пальцами. Все, молча, с любопытством смотрели.
— Дай я развяжу! — не утерпела Галя.
— Я сам, — коротко сказал Шура, и, наконец, развязал сумку. Он порылся в ней, достал мокрый узелок и развернул его на коленях. Между комочками серой и рваной тряпки сверкнули драгоценные камни.
— Смотрите, что они принесли-то, — сказала Галя, вытягивая шею.
— Вот это да! — воскликнул дядя Костя и одновременно с Мишей протянул руку к сокровищам.
— Это тебе, Галя, — сказал Шура, подавая ей крупный фиолетовый аметист, прелестный сапфир и зеленый изумруд.
— Смотрите, да у них золото! Вот черти, да где вы взяли? — заволновался дядя Костя.
— Нашли. И россыпи, и жилу. А это вот руда вольфрама. Ух, сколько там всего!
У Шуры блестели глаза, лихорадочно горели уши и щеки. Говорил он быстро, возбуждённо, но голос был слабый и хрипловатый.
— Возьмите все и смотрите. Мы там много нашли.
Мужчины положили сумку на стол и при свете лампы стали рассматривать найденные ребятами богатства.
— Надо полагать, что это осмистый иридий. Где вы его нашли? — закричал дядя Костя, оборачиваясь к печке, но Шура уже мирно спал, положив голову на ноги Лёни.
XI
ДЯДЯ Костя и Миша забрали найденные ребятами золото и образцы пород и уехали в Барнаул. Они говорили, что находки ценные и что ребят, конечно, премируют велосипедами.
Ребята возвратились с Василием Алексеевичем домой, в Сосновку.
Сначала ребята с нетерпением ждали известий из Барнаула. Они любили помечтать вслух, когда оставались вдвоем, о велосипедах, о том, какие запасы золота окажутся и что будут делать из вольфрама и осмия. Но писем из Барнаула не было, и ребята перестали ждать, увлеченные интересной игрой. Игра с неделю называлась «Экспедиция на Алтай», потом превратилась в «Экспедицию на Урал». Экспедиционная партия состояла из пионерского звена «Спартак», вожатым которого был Шура. В звене было четыре мальчика и две девочки.
