Алтарь без божества - [37]

Да, этот приход депутатки многое перевернул в жизни измученной семейными неурядицами женщины.

– Наше бабье счастье, Полина, – мягко говорила Валентина Семеновна, – не всегда живет в четырех стенах.

– А что делать-то, Валя? Детей вон сколько у нас! Видно, уж до конца мне нести свой крест.

– Эх, Полина, Полина! Почаще на людях надо появляться. Глядишь, и узнаешь себе цену. Самостоятельность обретешь.

Собралась уходить Валентина Семеновна поздно вечером. Тяжелые облака ползли на юг, задевая за крыши домов, а сердце у Полины Моисеевны радостно билось. В самом деле, почему бы не попробовать! Рисоводы – народ дружный. И зарабатывают хорошо. Конечно, на чеках не очень легко. Но разве ж боится Полина работы?

– Спасибо, Валя, за предложение.

– Ну вот еще! – отмахнулась та. – О младших своих не беспокойся: будешь работать – определим в интернат.

Много было хлопот по весне. Когда пустили воду в чеки, выяснилось, что мелиораторы многое не доделали. То там, то тут появлялись промоины, и вода уходила в сбросной канал. Днем и ночью дежурили рисоводы в поле, нередко стоя по колено в жидкой холодной грязи, вручную заделывая прорывы.

Мелиораторов пригласили на собрание работников совхоза и предъявили серьезные претензии. Начальник стройучастка попытался своеобразно отшутиться:

– Что вы, товарищи, придираетесь к нам? Мы бесплатно для вас сооружали чеки. А дареному коню в зубы не смотрят.

– Неправду говоришь, – поднялась с места Полина Моисеевна Тихоненко. – Не вы нам подарок сделали, а государство. Народными деньгами оплачена ваша работа!

Валентина Семеновна Густомясова слушала подругу, радовалась, шептала соседу:

– Эта за людей постоять может. Вот бы кого избрать депутатом!

– А скоро и выборы, – многозначительно отвечал тот.

Пожилая женщина стояла на пороге дома Полины Моисеевны Тихоненко – растрёпанная, испуганная, в слезах.

– Как к депутату к тебе, Поля. Скандал у нас. Раздурился спьяну старший сын. А мне невестку жалко. Примени власть.

Быстро оделась, вышла в ночную темень. «Нет, нельзя допускать, чтобы из-за водки и у нее семья распалась», – тревожно думала она.

Вода в чеках часто желтела. Это давала знать о себе соль. Воду меняли немедленно. И все боялись, как бы не остался незамеченным где-нибудь солонцовый чек. Появились всходы риса, а вместе с ними, глуша культурные растения, поползли из воды камыши. Их травили гербицидами, жали серпами, вырывали с корнем руками. Полина Моисеевна Тихоненко работала вместе со всеми и только радовалась, что поле отнимает у нее все свободное время, полностью занимает мысли.

…Секретарь партийной организации совхоза «Горьковский» Виктор Иванович Чернышов знакомил с хозяйством, рассказывал о людях, победивших нашествие солонцов. Более трех с половиной тысяч гектаров земли отведено в совхозе под рис. По 47 центнеров белого зерна с гектара получила звеньевая Валентина Семеновна Густомясова. Ее подруга Полина Моисеевна Тихоненко (теперь тоже звеньевая) собрала по 41 центнеру. Первая удостоена звания Героя Социалистического Труда, вторая награждена орденом Трудового Красного Знамени.

– И еще у Полины радость, – доверительно сообщил секретарь, – старший сын домой возвращается.

Полину Моисеевну застали мы за разговором с молоденькой девушкой:

– Рая, ты же понимаешь, механизаторов не хватает в совхозе. Сколько зерна осыпалось из-за того, что затянули уборку! Неужели не жалко? Да я и то пойду на комбайнера учиться.

– Правда?

– А что ж тут такого – мне только сорок пять.

Земляки

Животноводческие помещения и мехмастерские начинаются сразу же за оградой бригадного домика. И Жичкину это нравится. Все под рукой, все перед глазами. А поля? А что поля? Там же механизаторы работают. Проверять их работу не надо. Народ здесь сознательный, заинтересованный. Вот если помочь – другое дело. Но тут у него особое, «шестое» чувство срабатывает. Ведь как-никак уже десять лет в бригадирах ходит.

Десять лет в бригадирах? Да что ж получается? Если сейчас Алексею за тридцать, то тогда было только за двадцать. Представляю, как относились в бригаде к нему. Мальчишка. Он и теперь-то выглядит юно. Обращение «Алеша» к нему кажется самым естественным.

– Ничего относились, нормально. Тут все меня с детства знают. Мать мою – тоже. Помнят отца.

Я понимаю: конечно, деревня – это не город. У всех на виду. И нередко о человеке судят в селе по тому, какие у него родители. «Весь в родню свою пошел», – говорят здесь нередко, когда хотят объяснить тот или иной поступок односельчанина. И все-таки доверить самую крупную и самую лучшую бригаду в колхозе парню, которому только двадцать исполнилось, – это и для деревни не шутка.

– Э, нет, – возражает Жичкин, – самую большую бригаду – это верно, а вот лучшую – не сказал бы. Это сейчас мы получаем зерновых по 24 центнера, тогда 9 едва-едва набирали.

А почвы здесь, я знаю, дерново-подзолистые, с низким естественным плодородием.

– Ну, – говорит Жичкин, – если бы наша земля сама все родила, тогда бы нам и делать нечего было. Знай ходи вдоль села с гармошкой, – бригадир улыбается, но сразу же и сгоняет улыбку с губ: – Земля Нечерноземья – это как бы экзамен для нас, Она постоянно требует от людей напряженной работы и в меру откликается на нее. Труда требует, – повторяет он. – А труд для человека – это все.