Алтарь без божества - [35]

Материнские хлебы

Письмо из города было резким. Николай Сеник, перечитывая его, был озадачен.

– Эх, как разошелся, приятель!.. «Многоуважаемый Николай Григорьевич. Хоть и дожил ты до возраста солидного, но в жизни, видимо, так ничего и не понял. Это же кинокомедия: имеешь семь классов, а возишь к тракторам воду на лошадях. Я бы тебе на прииске такую работу подыскал – ахнешь!»

Вечерело. В эти часы Николай любит постоять у крылечка своей маленькой, посеревшей от дождей и ветров хаты. С матерью они отстроили ее еще в суровую военную зиму на пепелище разрушенного бомбой дома.

Трудными были послевоенные годы. Ушли из села Миша Самохвал, Сашко Лесач и другие хлопцы и писали «оттуда» романтические письма, соблазняли легким заработком, привольной жизнью…

С тоской глядела Александра Степановна на своего. Неужели уедет, оставит ее, старую и больную? И не увидит она просторной и светлой хаты, крытой железом, белой вишни под окошком, шалунишек-внучат. Сын ловил ее тревожный взгляд:

– Успокойтесь, маманя. Не уйду я от этой земли, от хлеба, которым вы меня вскормили.

О, какие хлебы пекла Александра Степановна! Округа давно уже покупала батоны и булки в магазине, а она все содержала в порядке и деревянную квашню, и жестяные формы. Лучше всяких пирогов и пышек казался Николаю испеченный матерью пшеничный каравай. Душистый, ноздреватый – ешь и есть хочется.

Нелегок крестьянский труд. Немного оставляет он человеку свободного времени. Мало было его и у Николая. Но это не мешало ему замечать все хорошее. Скромный до застенчивости, он нежно любил односельчан, бескорыстных тружеников, сердцем и душой прикипевших к родной земле. Он мог без конца слушать рассказы седых стариков о лихой революционной молодости, о том, как кровью платили они за право быть хозяевами на здешних лугах и полях. Мог он ранним сенокосным утром остановиться, как вкопанный, засмотреться на малиновый рассвет, заслушаться трелью жаворонка в бездонном украинском небе, с волнением вдыхать весенний аромат земли, который в состоянии заглушить даже запах бензина. О чувствах, одолевающих его в такие минуты, поведал Николай пока только одному человеку – ровеснице и односельчанке Ольге… Но в тот беспокойный день, после письма от дружка, захотелось ему излить душу и еще кому-нибудь.

…Из лощины, что за околицей, ползет на Лесные Хутора белый клочковатый туман. Бродят в густой траве спутанные кони. Медленно приближался к дому Николая Иван Трофимович Ивахно, бывший фронтовик, бригадир.

Долгим был у них разговор. Прощаясь, Трофимыч сказал:

– Вообще-то правильно пишет тебе приятель. Не дело это – с семилеткой воду возить. Но ничего! – Бригадир лукаво подмигнул Николаю. А придя домой, достал из гардероба военную гимнастерку, отгладил ее, до блеска натер зубным порошком медали, аккуратно повесил «фронтовую красу» на спинку стула.

– Пойду к председателю: пусть посылает Сеника учиться на тракториста…

Через несколько дней Николая провожали на курсы, в город. В вещмешке рядом с парой белья аккуратно лежала завернутая в белый рушник краюха душистого материнского хлеба.

Шли годы. Гремели над полями весенние грозы, дули порывистые ветры. Давным-давно сменил свой «Универсал» на гусеничный трактор новой марки тракторист колхоза имени Фрунзе Николай Сеник. Укоренилась за ним слава опытного, толкового механизатора.

Кипела белой пеной по весне перед новым, просторным домом Сеников вишня, радовалась, глядя на милых внучат и на то, как ведет хозяйство невестка Оленька, Александра Степановна.

Секретарь партийной организации Виктор Яковлевич Мигун, увидев, что Сеника на поле нет, а около трактора копошится его помощник, обрадовался: откровеннее парень будет! Мигун слышал, что напарник Николая Григорьевича, как говорится, не сахар, вывихи у него по части дисциплины, потому и трактористов, желающих работать с ним на одном агрегате, не находилось. А Сеник взял к себе на агрегат. Посевную парень вел неплохо. Вот и приехал секретарь, чтобы вникнуть в методы воспитания.

– Видишь, дело-то какое, – смущенно объяснял помощник, – ответственность я почувствовал. Да иначе и нельзя: ведь рядом такой человек, что ни дня, ни ночи покоя не знает.

Беседовал секретарь и с Николаем Григорьевичем. И, рассказывая потом о впечатлениях председателю колхоза Марии Ивановне Сычевой, выложил главную мысль:

– Я вот думаю: почему после школы молодежь все норовит в город уйти? Все вроде есть у нас: и клубы, и детские учреждения, и столовые. О заработках и не говорю! И тем не менее многие в город хотят. Будто здесь их ничто не связывает, ничто не дорого… А причина тут та, что у иных просто ответственности не хватает. Хорошо бы школьников ближе познакомить с Сеником. Пусть он им расскажет о жизни своей. Как ответственность перед матерью и памятью отца удержала его на земле.

Такой задушевной беседы с ребятами никто, кажется, давно не проводил. И старые педагоги, учившие Николая, и молодые учителя, недавно приехавшие сюда, были поражены умением механизатора овладеть вниманием такой непоседливой публики, как школьники.

В рассказе тракториста не было громких фраз, он ни к чему не призывал, а просто по-крестьянски говорил о жизни, хлеборобской доле, о том почете и внимании, которым окружен в нашей стране земледелец.