Алракцитовое сердце - [27]
- Дурак. Какой же ты дурак... - прошептала Эльма.
- Это давно известно: Цапля - глупая птица.
Она плакала, уткнувшись ему в плечо, прижимаясь к нему всем телом, совсем не с сестринской целомудренностью принимая его осторожные ласки.
Еще меньше, чем думать о Големе или о том, что сделал бы Петер Догжон, если б каким-то чудом оказался в этот миг дома, Деяну хотелось гадать, что кроется за ее нежностью: мимолетная слабость, накопившаяся усталость, одиночество - или же что-то большее?
Он был нужен ей сейчас: остальное не имело значения.
Если б только был способ уберечь ее от опасности, избавиться от чародея до того, как тот натворит бед! "Я сам сдеру с него кожу, если он хоть пальцем тебя тронет", - если бы он только мог сказать чего-то подобное!
- Береги себя, - прошептал Деян, зарывшись лицом ей в волосы, чувствуя, что и сам близок к тому, чтобы разрыдаться.- Что бы ни случилось, что бы он ни делал со мной, с кем угодно, держись от этого мерзавца подальше! Обещай мне, Серая.
- Не раньше, чем ты объяснишь мне, что все-таки не так с ним и откуда он взялся. - Эльма, отстранившись, утерла глаза. - На дворе Беона ты мало что сказал, но даже из того я не поняла и половины. Или это тайна, которую нужно хранить за семью замками?
Деян вздохнул:
- Самую суть я со страху все равно уже выболтал, так что слушай...
Объяснять оказалось почти нечего. За то недолгое время, пока Эльма, проигнорировав его нерешительные возражения, вытаскивала из кисти занозы и промывала ранки, Деян пересказал все, что слышал от Вильмы и то, что поначалу происходило во дворе Беона.
- Сейчас самое время усомниться в моих словах, - мрачно закончил он. - Камни кулаком долбить - мало ли в мире силачей. Я уверен, этот господин Ригич - тот, за кого себя выдает: тот самый "Голем", о котором рассказывала Вильма. Он чудовище! Но доказать мне нечем.
- И не надо. Этот человек - он точно не с большака пришел, по всему видно. Только, как бы объяснить... - Эльма в задумчивости закусила губу. - Я видела его взгляд, Деян. Ему очень хочется узнать про то место, которое он называет "замком", это правда, но, понимаешь, он... он бранится крепче старого Киана, Деян, но мне кажется - он в таком же замешательстве, что и мы. Огорошен, растерян. Может быть, даже напуган.
- Он, напуган?! Шутишь?
Эльма покачала головой.
- Нисколько. Он сам назвался Големом - пусть будет "Голем"; но вот кто он - вопрос иной... Тот ли он Голем, о котором тебе рассказывала сумасшедшая Вильма, Деян? Ты изменил сказку для девчонок, а старуха наверняка переделала ее для тебя. А для самой Вильмы - ее мать или бабка... Вот и получается, что чародей вроде и тот, да не тот самый.
- Вследствие неполной достоверности и взаимовлияния исходных суждений получаем неопределенность вывода, - усмехнулся Деян; не в первый раз он пожалел, что Эльма почти не владеет грамотой: сочинение профессора Вуковского наверняка пришлось бы ей по вкусу. - Интересно рассуждаешь. И что, по-твоему, из этого всего следует?
- Одним Небесам ведомо, что он за человек и почему сейчас явился нам, - сказала она. - Безумен ли он, силен ли он, он ли обратил свой дом в развалины, - мы знать не можем. Кто как, а я больше верю своим глазам, чем Вильме, мир ее праху. Если он силен, как сам Господь, зачем ему старая Беонова куртка? Сотворил бы себе нормальную одежду.
- Мало ли, почему так. Он безумец.
- Не знаю, Деян. Он поколотил Беона, да, но если ты не преувеличил - наш старик себя так вел, будто того и добивался; кто угодно ему вдарил бы за грубость. Пока этот Голем никого не убил, ничего пока не разрушил, Киана с Вакиром не тронул, хотя те дали повод. Все вмиг может измениться, но пока, если судить без домыслов, по делам, - выходит, что не так уж он и страшен, твой Голем. Ты согласен?
- Нет. - Деян упрямо мотнул головой. От одного воспоминания о гримасе на лице чародея передергивало. - Но признаю: доказать не могу.
- В любом случае, прежде чем что-то делать, нам обоим стоит успокоиться, как думаешь?
Эльма убрала ящичек с лекарствами на место и достала из резного настенного шкафа, сделанного еще ее прадедом, большую бутыль зеленого стекла: Петер Догжон любил пропустить глоток-другой крепкой, до жжения в горле, облепиховой настойки.
- Брат не обидится, - вытирая покрывшееся пылью стекло, Эльма вздохнула. - Хотела бы я сама хоть вполовину верить в то, в чем день через день убеждаю Пиму и девочек... И теперь еще этот чародей, сожри его волки! - Она грохнула дном бутыли об стол. - Нет, ты как хочешь, Деян, а я хочу и намерена сегодня напиться. Вдруг с этой отравы прояснится в голове; брат говорил - ему помогает... Эй! Я разве сказала что-то смешное? По какому поводу веселье, Деян Химжич?!
Прежде, чем он нашелся, что ответить, рвущийся наружу смех застрял у него в горле.
- Мне тоже накапай, - слезая с полатей, проскрипела Шалфана Догжон, о присутствии которой он умудрился совершенно забыть.
- Ох-хо... По такой-то погодке всяко польза. - Старуха, ворча и кряхтя, устроилась за столом. - Ну, чего встала, малая? Жаль старую уважить?
- Нет, что ты, сейчас, бабушка!
Закрой глаза и окунись в недра своего «Я». Ты слышишь голос? Он решает, что тебе помнить, а что забыть, от чего бежать и во что верить. Делай, как он велит. Он знает, как лучше. Слышишь? Ступай и выпусти её… ту, что столь долго таил внутри. Декабрь-2019, темный выпуск. Неофициальное название «Темнота внутри».
Ретрофантастика. Еще до начала эры космической экспансии человечество на Земле отказалось от дальнейшего развития разумных машин в пользу простой имитации разума, достаточной для выполнения практических задач. Но столетия спустя на отдаленной планете Шатранг вопрос о создании подлинного машинного разума встает вновь. Командующий колониальной базой полковник Смирнов видит в разработке искинов, способных использовать феномен «темпоральной интуиции», единственный шанс разрешить технологический кризис и надеется убедить технического инспектора Михаила Каляева в безопасности проекта.
Господи, кто только не приходил в этот мир, пытаясь принести в дар свой гений! Но это никому никогда не было нужно. В лучшем случае – игнорировали, предав забвению, но чаще преследовали, травили, уничтожали, потому что понять не могли. Не дано им понять. Их кумиры – это те, кто уничтожал их миллионами, обещая досыта набить их брюхо и дать им грабить, убивать, насиловать и уничтожать подобных себе.
Обычный программист из силиконовой долины Феликс Ходж отправляется в отдаленный уголок Аляски навестить свою бабушку. Но его самолет терпит крушение. В отчаянной попытке выжить Феликс борется со снежной бурей и темной стороной себя, желающей только одного — конца страданий. Потеряв всякую надежду на спасение, герой находит загадочную хижину и ее странного обитателя. Что сулит эта встреча, и к каким катастрофическим последствиям она может привести?
Говорят, что самые заветные желания обязательно сбываются. В это очень хотелось верить молодой художнице… Да только вдруг навалились проблемы. Тут тебе и ссора с другом, и никаких идей, куда девать подобранного на улице мальчишку. А тут еще новая картина «шалит». И теперь неизвестно, чего же хотеть?
Сергей Королев. Автобиография. По окончании школы в 1997 году поступил в Литературный институт на дневное отделение. Но, как это часто бывает с людьми, не доросшими до ситуации и окружения, в которых им выпало очутиться, в то время я больше валял дурака, нежели учился. В результате армия встретила меня с распростёртыми объятиями. После армии я вернулся в свой город, некоторое время работал на лесозаготовках: там платили хоть что-то, и выбирать особенно не приходилось. В 2000 году я снова поступил в Литературный институт, уже на заочное отделение, семинар Галины Ивановны Седых - где и пребываю до сего дня.
Я родился двадцать пять лет назад в маленьком городке Бабаево, что в Вологодской области, как говорится, в рабочей семье: отец и мать работали токарями на заводе. Дальше всё как обычно: пошёл в обыкновенную школу, учился неровно, любимыми предметами были литература, русский язык, история – а также физкультура и автодело; точные науки до сих пор остаются для меня тёмным лесом. Всегда любил читать, - впрочем, в этом я не переменился со школьных лет. Когда мне было одиннадцать, написал своё первое стихотворение; толчком к творчеству была обыкновенная лень: нам задали сочинение о природе или, на выбор, восемь стихотворных строк на ту же тему.
«Родное и светлое» — стихи разных лет на разные темы: от стремления к саморазвитию до более глубокой широкой и внутренней проблемы самого себя.