Алмазы шаха - [15]

— Коля, я хотел прояснить насчет того разговора о камне.

— Прояснить что?

— Этот разговор по-прежнему в силе?

— В силе, но при условии, что мы с Антоном будем иметь гарантии.

Глядя куда-то в зал, Гурген процедил:

— Ясно. Но Коля, дорогой мой: гарантии в таких случаях получить трудно.

— Знаю.

— Я правильно понял: вы мне доверяете?

— Доверяю. Но опять же при условии гарантий.

Еще раз обведя взглядом прокуренное пространство над столиками, Гурген наконец занялся перекладыванием закуски. Сказал:

— Да, Коля, там, за бугром — какой у вас примерно может быть маршрут?

— За бугром? — Миша попытался понять, потеряет ли он что-нибудь, если сообщит Гургену маршрут. Решив, что ничего особенного не произойдет, если Гурген будет знать маршрут, сказал: — Морем. Мы с Антоном собираемся в круиз вокруг Европы.

— Да? — Гурген взял со стола пачку «Мальборо». —То есть вы наверняка зайдете в Стамбул?

— В Стамбул? Да, конечно, зайдем.

Выпив рюмку и прожевав прихваченный вилкой кусок, Гурген тщательно вытер рот салфеткой. Улыбнулся:

— Коля, делаю это только для вас.

— Делаете что?

— Но десять процентов при этом остаются, запомните?

— Запомню.

Сунув руку в карман, Гурген вытащил бумажник. Найдя то, что ему было нужно, протянул:

— Вот, возьмите. Это визитная карточка. Спрячьте, потом поговорим. Это визитная карточка моего друга, Юсифа Самед-оглы.

Спрятав визитку в карман, Миша спросил:

— Он турок? Если он Юсиф Самед-оглы.

— Теперь да. Но раньше жил у нас. Эмигрировал, так сказать. Прекрасно говорит по-русски. В этом смысле проблем у вас с ним не будет. В Стамбуле он большой человек. Очень большой.

— Вы хотите сказать, я могу к нему обратиться?

— Точно. Вы можете обратиться к нему по поводу вашего камня.

«Интересно, — подумал Миша, — ведь там же, в Стамбуле, живет и Фимин клиент. Разница только в том, что Фиминому клиенту я могу верить, потому что за него ручается Фима. А вот могу ли я верить человеку, карточку которого мне дал Гурген, неизвестно».

Обдумав все это, Миша спросил:

— Если я решу к нему обратиться, что я должен ему сказать?

— Скажите, что вы от меня. Кроме того, я ему сообщу о вас все, что надо. Опишу внешность, скажу, что имел с вами дело, ну и остальное. И запомните: этот человек в Стамбуле может все. Если вы предложите ему тот самый камень, сказав при этом, что вы от меня, он даст цену. Хорошую цену. И главное, он вас не кинет. Ручаюсь.

— Да? — Миша помолчал. — Это и есть гарантия?

— Это и есть. — Гурген усмехнулся. — Запомните: я словами не бросаюсь. И еще одно запомните: я рассчитываю на десять процентов.

— Хорошо, запомню. — На самом же деле Миша, если и поверил Гургену, то не больше, чем на те же десять процентов. «Большой человек в Стамбуле» был для него полной загадкой.

10

Кондиционер не спасал, в крохотном кабинете окружной прокуратуры все равно было душно. Следователь прокуратуры Юрий Железняков распахнул окно. Из проема пахнуло раскаленным июльским воздухом, но он подумал: пусть. Зато есть хоть какое-то подобие ветра.

Постояв у выходящего в пустынный московский двор окна, сел за стол. С раздражением перелистал одну из многих лежащих на его столе папок с одинаковой пометкой: «Дело Ларионовых». Мелькнули досконально изученные бумажки, набившие оскомину.

Среди деталей, осложнявших следствие, было и то, что в показаниях свидетелей все время как бы маячил в отдалении человек, скорее всего молодой и «современного вида», вошедший в подъезд двадцать пятого июля около половины первого дня и вышедший около трех дня. Вообще-то, во всяком случае по времени, с этим молодым человеком все совпадало. Но в остальном никакой определенности не было. Так, некоторые из свидетелей считали, что этот молодой человек был одет в светлую куртку и светлые брюки и ничего в руках не держал. Другие, наоборот, утверждали: молодой человек был совершенно точно одет в джинсовый костюм и держал в руке спортивную сумку, и у него были темные усы. Расплывчаты были и показания, касающиеся направления движения после выхода из подъезда. Одни настаивали, что этот молодой человек с темными усами направился налево, к Киевскому вокзалу, другие — что он пошел направо, к Мосфильму.

Решив в конце концов, что этот молодой человек вполне может быть создан не только воображением свидетелей, но и его собственным, Железняков снял телефонную трубку. Все решено. Он еще раз позвонит ей. Оперной певице, как он ее про себя называл. Самой пострадавшей, Любови Алексеевне Ларионовой. Позвонит и попробует добиться встречи. Хотя он уже два раза встречался с ней — у нее дома. Оба эти допроса ему ничего не дали. Он готов поклясться: он проявил при этом максимум деликатности. Но оба его приезда к Ларионовой, как первый, так и второй, кончились истерикой. Представляю, подумал Железняков, если бы я не ездил к ней в квартиру. А вызвал, как и положено в таких случаях, к себе. В прокуратуру, в свой кабинет. Грех так думать, но она бы, наверное, просто умерла бы здесь — от разрыва сердца.

Набрав номер, довольно долго ждал. Наконец услышал знакомый голос. При наличии старческих придыханий и прочих возрастных признаков голос Любови Алексеевны Ларионовой был тем не менее твердым, ясным, с хорошо поставленной дикцией: