Алмазная пыль - [80]

— Успокойтесь, Габи, — Шамир положил тяжелую руку мне на плечо. — Это было сделано неумышленно.

Папа казался совершенно разбитым, когда я, собрав последние силы, выкрикивала всё, что накопилось внутри. Мне нужно было очиститься от этой боли, чтобы прийти в себя и успокоиться. Я хотела, чтобы он знал, как я устала. Выжата. Мне всё тяжело дается. Всегда так было. Я одна. Одна. У меня больше нет сил. И мне всё надоело.

Все высыпали из дома на мои крики и, сгрудившись под навесом, в ужасе смотрели на меня. Первым пришел в себя Душка. Он подошел и обнял меня. Он старался понять меня, успокоить, приласкать и объяснить, что не надо, хватит. Что пора отступить. Может быть, всё это было ошибкой…

Промокший под дождем папа смотрел на меня глазами, полными боли. Вдруг его измученное лицо озарилось улыбкой, и он произнес самые замечательные слова, которые только мог сказать в эту сумасшедшую ночь:

— Совершенно верно! Там что-то было, какая-то старая тряпка. Алте захен разобрал столик, чтобы засунуть его в пикап, и из него что-то выпало. Большой кусок брезента. Я его постелил на старый диван, Бой любит на нем спать…

…А все — мокрые и радостные — уже бежали в кабинет, и там на старом диване действительно что-то валялось. Обветшалый кусок ткани, измятый теплым телом Бой, которая, не ведая того, сидела на сокровище, охраняя его.

Душка потянул к себе брезент. Да, там внутри что-то было. Мы стали распарывать, разрывать остатки, сдирать брезентовую обшивку и обнаружили другой кусок ткани. Цветной. Как триумфаторы-победители предстали перед нами три обнаженные венские девушки — смеющиеся от бесстыдного счастья, что могут вновь продемонстрировать свою вечную красоту.

Первой появилась медноволосая Клара — маленькие груди торчком, руки обнимают живот, за ней — Магда, дерзкая и уверенная в привлекательности своего розоватого тела, последней вырвалась на волю Эстер Кеслер — ее волосы, покрывают плечи, а взгляд говорит: «Вы меня искали? Вот я перед вами!»

— Вот они, мои пропавшие девочки, — сказал Якоб-Газета. — Лиор сберег их, и теперь они здесь.

Бой залаяла, Мориц стал лизать ей шею, а мама сказала:

— Главное, что Габри-Эла улыбается.

Папа сказал:

— Это чудо.

А я подумала про Шауля, который отправился искать ослиц, а нашел царство[49], потому что Душка сзади шептал мне в затылок слова любви.

А снаружи дождь продолжал ласкать землю…

Папин дом остался позади. Душка вел машину, точно зная, куда ехать. Оставив машину полоскаться под благодатным дождем, посланным нам небесами, мы поднялись в квартиру, в мою старую добрую спальню. Его нежное дыхание вернуло к жизни мое тело и вселило в него покой. Я держалась за его руку, как за парус, который унесет меня в открытое море… Не нужно было спрашивать зачем или почему, не нужно было искать стен и укрытий. Всё было ясно и понятно.

Он прислонился всем телом к стене, протянул руки, и я вошла в них, отдавая ему себя. Всё было так просто. Женщина, желающая мужчину. Мужчина, желающий женщину. Я почувствовала, как его сердце мчится ко мне.

Он положил голову на то место, где бесстыдно колотилось мое сердце. Не знаю, сколько времени мы так простояли, — его голова на моей груди, глаза у обоих закрыты, он дышит мной и нежно гладит мне плечи, будто проверяя что-то очень важное. Его рука терпеливо сглаживала страхи и сомнения, усмиряла бури и опасения, всё еще роившиеся во мне, и освобождала место для любви.

Я привлекла его к себе, взяла его прекрасные руки в свои и провела их по пылающим тропам вверх и вниз, указывая путь. Мне было хорошо. Он ласкал мое тело до тех пор, пока я не утратила чувство места и времени. Я отстранилась только для того, чтобы сбросить одежду и освободиться от всех преград, а затем, свободная и счастливая, вернулась к нему. Увидев мою грудь, он вздохнул, как младенец, наконец-то добравшийся до маминого соска.

…А мне было хорошо.

Мне было так хорошо, что всё забылось и исчезло, и не было ничего — только я, его нежное дыхание и пара рук-волшебниц, которые творили со мной самое чудесное на свете действо.

Мы были мужчина и женщина. Всё остальное было не важно.

* * *

Пришли все, кроме Игруна — моего чудесного котика. Ну, почти все, так как три фройляйн были отправлены самолетом в лондонскую клинику на серьезную реставрацию — им предстояли подтяжка лица, поднятие подбородка и бровей, восстановление красок и другие приготовления к грандиозной выставке, намечающейся в венском музее. Но и без них премьера «Южной набережной» в Культурном центре Яффо «Д» была волнующим событием, по крайней мере, для тех, кто приложил к нему руку, или вложил душу и сердце.

Сюзан развязала свой конский хвост и распустила локоны. Она стояла у входа, исполняя роль уверенной в себе хозяйки, и была похожа на мать, которая нашла для своей беспутной дочки жениха с высшим образованием. Каждому приглашенному она вручала красную гвоздику — дар цветочного магазина «Сами и Сосо» — а те искали, как бы незаметно от нее избавиться.

Дедушка, облаченный в парадный костюм, энергично катил перед собой кресло на колесах, в котором сидел Цви «из нашего города», слишком слабый, чтобы идти пешком. Катетеризация дедушкиного сердца прошла успешно, а бурный роман с «дорогой Мирьям» вселил в него силу и бодрость. За ним, улыбаясь и краснея, шла сама «дорогая Мирьям» в девически голубом платье, держа за руку Якоба-Газету, который, не переставая, отдавал честь Джейми Раанане и докладывал, что сегодня у него нет ни одного покойника. Все четверо — сплоченные и счастливые — они выглядели как представители организации «Новая семья»