Алмазная пыль - [24]

Чудом найдя место для парковки на улице Ахад а-Ам, я подумала, что через две минуты буду дома. Скоро придет Душка, приготовит мне макароны, я расскажу ему эту невероятную историю, и всё сразу прояснится… Конечно, он еще ребенок, моложе меня на семь с половиной лет, но он умеет ладить с этим миром гораздо лучше меня. Он — чемпион страны по распутыванию сложных ситуаций.

У входа в дом я остановилась. Мне показалось, что кто-то сверлит взглядом мне спину. Вернулась на улицу. По противоположной стороне шел мужчина. Он остановился против моего дома, закурил и бросил горящую спичку на тротуар. Глубоко затянувшись, он окинул меня взглядом и пошел дальше. Я не входила в дом… Мужчина, продолжая идти, обернулся и затем свернул на улицу а-Хашмонаим.

Кто это? Я не страдаю галлюцинациями. Кто-то следит за мной. Я вошла в темный подъезд и потопала вверх по лестнице. Еще пара секунд, — думала я, — и я обниму Игруна — самого классного в мире кота. Увы, на втором этаже, на пороге своей квартиры стояла моя тетя Рут Райхенштейн-Абир собственной персоной, явно дожидаясь меня.

7

У Максимилиана-Макса Райхенштейна была мечта. Он мечтал о городском многоквартирном доме, в котором будет жить вся его счастливая семья — родители, дети, внуки и правнуки. В сороковых годах он приобрел участок на улице Ахад а-Ам в Тель-Авиве и построил большой белый двухэтажный дом. Сюда он перебрался с бабушкой Йоной и моим папой, который был еще совсем маленьким, и здесь родилась тетя Рут. Потом были надстроены еще два этажа. Но по прошествии лет в этом большом красивом доме остались только две представительницы семьи Райхенштейн. Тетя Рут и я. Папа жил в Рамат-а-Шароне, в доме-мечте той, что нас бросила; Лиор, которому предназначалась квартира на четвертом этаже, поселился на облаке, достаточно близком к злому богу, возжелавшему его; и дедушка тоже, оставив большой город, перебрался в запущенный двор в Герцлии.

Рут — старая холостячка. Правда, в ее резюме есть запись о краткосрочном браке с мужчиной по фамилии Абир, который исчез из ее жизни так же молниеносно, как появился. Мне было семь лет, когда она вышла замуж. Помню себя в белом платье дружки, взирающую на несчастное лицо жениха. Когда появилась Рут, он в ужасе уставился на покрывавшие невесту слои тафты, а затем поднял глаза на башню из волос, сделавшую ее выше на полметра. Рыцарь[23] сбежал, не оставив ни одного потомка…

Та, что когда-то была моей матерью, любила тетю Рут. Они были неразлучны, как швабра с половой тряпкой. Летом, бывало, сидели в тенистом дворе, хихикая и сплетничая. Зимними вечерами забирались на диван, голова к голове, и перешептывались, будто замышляя новую мировую революцию. После того, как эта женщина сорвалась и уехала в свое «далеко», Рут поддерживала с ней связь. Временами она пыталась рассказать мне, как ей там грустно, и как она по мне скучает. «Нельзя вам разрывать отношения, ты потом будешь жалеть», — но на меня это никогда не действовало.

«Моя мама давно умерла», — отвечала я, а тетя трясла своими белокурыми, всегда свежеокрашенными, кудрями и отвечала, что так говорить нельзя, что я не знаю, как сильно она меня любит. «Она всё еще надеется, что вы с Амноном приедете к ней», — настаивала Рут, но я была упрямее ее. «К мертвым не приезжают, — говорила я. — А мой папа ни за что не согласится покинуть Страну».

Запыхавшись, взобралась я на второй этаж. Рут стояла у двери своей квартиры, вперив в меня серые глаза ящерицы.

— Добрый вечер, тетя, — пискнула я, намереваясь перепрыгнуть через это препятствие и продолжить гонку за покоем.

— Можно тебя на минутку? — Рут выстреливала слова тоном синоптика, сообщающего о приближении ужасного урагана.

Она была одета в униформу старых дев, в одиночестве отправляющихся в оперу: зеленая хлопчатобумажная блузка, застегнутая на золотые пуговицы, и узкая длинная юбка с заложенными по подолу складками. Это обилие ткани делало ее похожей на грушу. На плечо с нарочитой небрежностью наброшен шарф из плотного шелка. Желтые кудри тщательно уложены. Моя почтенная тетушка имела вид молодящейся пенсионерки.

— Куда ты так торопишься? — это прозвучало как укор. Тетя воображала себя отпрыском австрийской королевской семьи, а во мне видела бескультурную и невоспитанную левантийскую помесь.

— Домой, — ответила я.

— Я услышала, как ты поднимаешься по лестнице, и вышла тебя перехватить, — заявила она без всякого стеснения. — Я хочу, чтобы ты зашла ко мне и кое с кем познакомилась.

— Может быть, завтра, — я постаралась ответить как можно вежливее. — Сегодня я совершенно разбита…

Но Рут не собиралась отступать. Она положила холеную руку на перила, преграждая мне путь.

— Всего пять минут, Габриэла. Тебе не повредит познакомиться с человеком иной культуры… — и она подтолкнула меня в сторону открытой двери. Я чуть не задохнулась от злости! Настанет день, и я выскажу всё, что я думаю о ее паразитическом образе жизни, о том, что она до сих пор липнет к дедушкиному кошельку, и положила глаз на имущество семьи. Единственное, чего у тети было не отнять, это ее разностороннее культурное образование. Рут постоянно где-нибудь училась, копя академические степени подобно муравью, собирающему хлебные крошки, и в мельчайших деталях помнила всякие курьезы из жизни людей искусства. О половой жизни Равеля или Пикассо она знала больше, чем их любовницы, помнила, какой дирижер выступает в каком зале и что выставляют в каждой приличной галерее мира. Она была осведомлена о последнем тренде в области фотографии и скульптуры и гордилась своим умением распознавать молодые таланты в начале их пути. Она неоднократно притаскивала в свою квартиру бледнолицых молодых скрипачей или художников в клетчатых пальто, обещая им личное знакомство с руководством музыкальных фестивалей, дирижерами, музейщиками, владельцами галерей и коллекционерами. И она действительно была знакома со многими из них! Она состояла членом нескольких культурных учреждений в городе и считала себя покровительницей искусства.