Альманах немецкой литературы. Выпуск 1 - [51]

видеть, просто ему, наверное, не хотелось. Он уже был в таком состоянии, когда человеку вообще больше ничего не хочется, сказал отец маме. А нам хотелось, и мы в толпе проталкивались к площади, в маскарадных костюмах, с разрисованными лицами или просто так, с музыкой и с песнями хором и кто во что горазд. И выпито тоже было немало, некоторые прямо так и шли с бутылками в руках. А на площади все собрались вокруг площадки-эстрады, где должен был выступать оркестр, у которого в процессии было самое важное место, он шел еще перед воинами, а потом музыканты пошли сделать по-маленькому, но потом снова вернулись. Перед эстрадой справа и слева стояли пивные бочки, а между ними ларек с жареными сосисками и с булочками, и еще там картофельники и печеные яблоки продавали. А с эстрады фройляйн Шульц, которая сдельно работала на чулочной фабрике господина Шааршмидта и, как говорили, была у нас в городе самая красивая, должна была всем, которые шли в процессии и уже расходились по всей площади, раздавать бумажные разноцветные флажки, тоже за бесплатно. Флажками нам надо было махать во время фейерверка, чтобы уже издали видно было, как у нас весело. Перед Немецким Бочонком настелили доски, чтобы там танцевать.

Но сперва про фейерверк. Мы стояли на келлеровском лугу, уже без пряников, но зато с флажками, махали ими, и ждали, и все глядели наверх, где вот-вот должен был появиться фейерверк, но он все никак не начинался. Ну что там еще, где же фейерверк, сколько можно ждать, а потом, когда мы уже подумали, что фейерверка вообще никакого не будет, он вдруг зажегся. Сначала показалось, что это зарница на небе сверкнула, но тут Мюллер поднял палец и закричал: Вот он, фейерверк! — и это правда был он. Потому что именно так и начинается фейерверк, по крайней мере у нас. Как будто молниями освещается вся округа, а потом вспыхивают огненные шары. Золотые, красные, синие, зеленые, они выхватывают из темноты крыши домов, а больше всего озаряется крыша колокольни, на которой те кровельщики вдвоем висели, а потом медленно опускаются на город.

Вот это фейерверк, сказал Хайнрих и тоже показал на него.

Да, сказал я, это он и есть.

А сейчас бабахать начнет, сказал Мюллер, и мы это тоже услышали.

Поглядите только, закричала фрау Закс, которая постоянно советует маме не разговаривать слишком много с господином Вейльхенфельдом, а мама обычно отвечает: Ах, фрау Закс, я ведь говорю с ним только о самом необходимом. Да, однако и это уже чересчур, отвечает фрау Закс, а мама в ответ говорит: Быть может, вы и правы. А теперь фрау Закс смотрела на небо и даже рот открыла. А мы, Гаупер, Мюллер, Хайнрих и я, мы отошли ото всех подальше, к березовой роще, и тоже глядели на небо. И сестру мою потеряли, наверное, по дороге сюда. А может, она домой пошла и спит себе давно. И только во сне видит фейерверк, а мы его взаправду видели и слышали, как настоящие ракеты хлопают за церковью. Да, вот это действительно был фейерверк, да еще какой! Пусть бы он был подольше, чем в прошлый раз, пусть бы он никогда не кончался. Далеко от нас, уже за городом, за церковью, за рощей стояли люди в прорезиненных плащах, в сапогах и тяжелых шлемах, потому что это опасное дело, и запускали в небо свои огненные шары. А они поднимались все выше и выше, и потом взрывались красными или зелеными огнями и падали, заливая город светом, словно капельки или гроздья, так что, фрау Закс говорила, можно на язык попробовать.

Ах, кричали все, и: Ух! или: О-о-о! — и действительно, город наш, как потом в газете написали, был словно зачарован лившимся с неба сиянием. Волшебство это, конечно же, было недолгим, пока не угасала очередная ракета. Но почти сразу же за ней появлялась другая. Да и вообще, этот фейерверк продолжался гораздо дольше, чем в прошлый раз, но и он все равно закончился, около полуночи примерно. Мы очень долго прождали, когда же наконец появится следующая ракета, но они уже все кончились, и тогда только мы ушли с опушки березовой рощи, потому что очень озябли все. Нам, конечно, теперь очень не хватало фейерверка, что теперь без него делать? Некоторые пошли не домой, а к дому господина Гипсера, где ярко светились распахнутые окна, и до самого утра продолжали праздновать основание нашего города, как будто взаправдашнее, и было слышно, как там пробками хлопали. Но большинство все-таки разошлось по домам.

И мы тоже пошли домой. И прикидывали, потому что больше ничего в голову не приходило, сколько стоил фейерверк, и во сколько обошелся весь праздник, и сколько на него пришло народу. Десять или двадцать тысяч, а может, как Хайнрих сказал, целых сто тысяч там было? А сколько стоило пиво, которое все пили? Мюллер видел восемьдесят ящиков, Гаупер насчитал сто пятьдесят, а Хайнрих — целых триста. А ведь потом еще бочки, которые без конца катали туда-сюда между Немецким Бочонком и эстрадой и которые никто не посчитал, даже Мюллер. А потом еще ракеты, которые все мы видели, но не сосчитали, и теперь прикидывали, сколько же их могло быть. Гаупер сказал, что их было сто, Мюллер — восемьдесят и пятьдесят шутих, Хайнрих — сорок ракет и восемьдесят шутих, а я — триста, того и другого. Да еще эстрада, лавки, фонарики, всякие украшения на улицах. Мюллер думал, что все это вместе стоило не меньше чем десять тысяч, Гаупер — что двадцать тысяч, а Хайнрих — что миллион. А я сказал только, что праздник, наверное, очень дорогой был, потому что мама мне запретила строго-настрого говорить с кем-либо о деньгах.