Альманах немецкой литературы. Выпуск 1 - [18]

А думать про него можно, спросил я.

Что ж, запретить этого я не могу, говорит отец, но лучше бы ты думал о нем поменьше.

Но ведь если о человеке не думать совсем, то скоро его забудешь, говорю я.

Во всяком случае, хорошо бы тебе вовсе о нем не думать, кричит отец и убегает в комнату, где он больных принимает, и снова запирается, наверное, чтобы отдохнуть. Потому что теперь, когда я и про него думаю тоже, он остался там наедине с собой. И тогда я не пошел играть во двор, а сел тихонько на софу и закрыл глаза, а облака проплывали над нашим последним ореховым деревом. И с закрытыми глазами видел их, как они во мне плывут. И под этими облаками сначала немножко подумал про господина Магириуса, а потом долго про господина Вейльхенфельда, потому что я его знал гораздо лучше, и думал, похоронят ли их теперь рядом, ведь и господин Магириус тоже один как перст был. И труды нашего философа он знал так хорошо, как будто сам их все написал, так отец говорит. А потом отец вышел и спрашивает, не хочу ли я съездить с ним во Фрону, купить яиц у господина Верхёрена, но мне ехать не хочется, я остаюсь сидеть на софе и снова закрываю глаза, лучше я буду про все вспоминать.

Например, как господин доктор Магириус знакомит нас в тени своего дома с господином Вейльхенфельдом, который еще только недавно к нам переехал.

Профессор Вейльхенфельд из Лейпцигского университета, вы, конечно же, слышали о нем, говорит господин Магириус, представляя его.

Весьма рад, говорит отец господину Вейльхенфельду.

Весьма рад, говорит господин Вейльхенфельд отцу.

Мы тоже кланяемся и разглядываем господина Вейльхенфельда, на нем шляпа черная и большое пальто из мягкого драпа, слишком теплое, не по сезону. Но под пальто он, это знает всякий, кто хоть раз видел господина Вейльхенфельда в костюме или в сорочке или поддерживал его на прогулке, тонкий и хрупкий, потому что все у него — туловище, ноги, пальцы очень легкие и слабые.

Да, меня становится все меньше, то и дело говорит господин Вейльхенфельд, улыбаясь и одергивая пальто. Вероятно, скоро я совсем исчезну, повторяет он и снова усмехается, и мы везем его в нашем чихающем авто по городу к каменоломне, к нам домой. Сначала господин Вейльхенфельд сидит рядом с отцом, потом, потому что он слишком легкий и его веса не хватает для передних колес, переходит к нам на заднее сиденье. Он говорит, что целую вечность не был на людях.

Ты знаешь, сколько это — вечность, спрашивает он у меня.

Нет, говорю я.

Это долго, говорит он, очень долго. И рассказывает, как люди в последнее время проходят мимо него молча, даже не здороваясь, он очень нервничает от этого, мы прямо-таки дышим этим волнением. Он даже один раз называет отца господин доктор, а потом снова говорит мой дорогой, а отец все время говорит господин профессор и один раз называет его дорогой профессор. Господин Вейльхенфельд все время делает ошибки, оговаривается, потому что он очень давно вообще ни с кем не разговаривал. А ведь он любит быть с людьми, любит побеседовать с ними. Кто знает, смог ли бы я теперь вообще найти себе место в человеческом обществе, говорит господин Вейльхенфельд. А грузный господин Магириус, который потяжелее его и который много лет тому назад читал доклады о трудах господина Вейльхенфельда в университетах Малой Азии и заболел там какой-то коварной болезнью, сидит теперь рядом с отцом и очень хорошо давит на передние колеса.

Давайте же будем беседовать, без конца повторяет господин Вейльхенфельд и смотрит на нас.

Но мы все молчим.

Значит, не будем, спрашивает он.

И мы снова молчим.

Тогда господин Вейльхенфельд, которому сегодня больше ничего не приходит в голову, — он говорит, что там у него уже почти ничего не осталось, — пытается прямо в машине познакомить отца с основами своей философии. Объяснить, на что она похожа, а на что, не похожа и никогда похожей не будет. Да, он даже описывает стол, за которым он ее сочинил. В машине тесно, ему приходится наклоняться далеко вперед, чтобы его лучше слышно было. Отец его, конечно, слушает, но только ему трудно понимать все иностранные слова, которыми господин Вейльхенфельд так и сыплет, сидя на заднем сиденье. Ведь отец изучал совсем другую науку, да и давно это было. За последние годы просто руки не доходили до настоящей, хорошей книги. Днем практика, а ночью постоянные телефонные звонки, ни минуты свободной. И потом еще, если раньше он только в нашем городе лечил, то теперь ездит аж до Миттвайды и Руссдорфа, там у него тоже есть пациенты. Да еще боли в ноге, которые не уймешь, потому что ведь и самой ноги больше нет, а вместо нее деревяшка. Сидит в ней француз и все время ножом колет, вот здесь, говорит отец и стучит по протезу. А сейчас надо следить за дорогой, потому что на ней туман и он должен ехать очень осторожно. Он все время кивает господину Вейльхенфельду, но по-настоящему поддержать с ним беседу, нет, этого он не может. А господин Магириус, который, конечно же, разбирается во всех этих философских словах и вполне мог бы обернуться назад и поговорить, однако он сегодня вечером не в себе, потому что его болезнь опять дает о себе знать. Едва он сел рядом с отцом, как сразу заснул, такая уж у него болезнь.