Альманах немецкой литературы. Выпуск 1 - [17]

А что еще будет, спрашивает сестра и оглядывается на дверь.

Будет то, чего не миновать, говорит отец, но что же именно, он нам сказать не хочет.

Тогда мама кладет обратно в корзинку хлеб, который она после отца взяла, даже не разрезав, и тоже говорит, но совсем про другое. Что в другие времена такому знаменитому философу, как господин Вейльхенфельд, полагались бы торжественные похороны, а на них или немного погодя его ученики и домашние предпочли бы смерть, потому что не смогли бы жить без него.

А почему не смогли бы, спрашиваем мы.

Да уж потому, говорит мама.

Так ведь он же был один как перст.

Неважно, говорит она.

Ты про это говорил только что, спрашиваем мы отца.

Во всяком случае, отвечает отец, есть мне совершенно не хочется, пойду прилягу. У меня сегодня был очень тяжелый день. Он встает и идет в комнату, где он пациентов принимает, хотя ничего не ел сегодня и, наверное, не будет уже.

Да ты ведь совсем ничего не ел, кричит мама вслед, так ни к чему и не притронулся.

Да-да, говорит отец, закрывает за собой двери и, наверно, ложится. И когда он уже прилег, сразу становится так тихо-тихо, хотя он и не кричал вовсе.

Значит, раз господин Вейльхенфельд умер, то теперь и фрау Абфальтер тоже умрет, спрашивает сестра маму.

Нет, отвечает мама, эта не умрет. И убирает ужин, колбасу, сыр в кухонный шкаф. И мы за ней ходим от стола к шкафу и обратно и выспрашиваем, что же отец по правде имел в виду, когда сказал, что еще и не то будет, но мама нам этого не говорит. Может быть, сама не знает, а может, просто нам сказать не хочет. А когда она укладывает нас в постель и укрывает одеялом и я спрашиваю, как это они предпочли бы смерть, то мама только рукой машет.

Ах, это неважно, говорит она.

В праздник, после обеда, когда мама уже, наверное, разыскивает нас по всему городу, господин Вейльхенфельд в черной поношенной шляпе, с шарфом на шее, как будто собравшись в дальнюю дорогу, стоял в своем садике, потому что тут его никто не увидит, когда праздничная процессия с музыкой пройдет по Хайденштрассе. Его саквояж на всякий случай тоже при нем, он с ним теперь уже не расстается. В кармане пиджака, у самого сердца — докторский диплом (“summa cum laude”[1]). Потом там еще справка, которая вместо паспорта, пятьдесят марок мелкими бумажками, метрика, конфирмационное свидетельство, справка о благонадежности, где написано, что судимостей не было, фотография одетой в строгую белую блузу жены, какой она была в молодости, и десять кусочков сахара — это если быстро подкрепиться надо будет, как нам мама объясняет. На тот случай, если его вдруг переведут, добавляет она, когда мы об этом спрашиваем. А ну-ка, живо в ванну, вода остывает, прикрикивает она и открывает кран.

А когда его переведут, спрашиваю я и раздеваюсь медленно-медленно.

Мама говорит: Теперь уже скоро.

А за что его переводят?

За то, что он думает по-другому.

А как это, спрашивает моя сестра, потому что не очень-то доверяет господину Вейльхенфельду.

Но этого ей мама тоже не может сказать, потому что в чужую голову не заглянешь. По-другому думает, и все тут.

А мы, спрашивает сестра, мы как думаем?

Как все.

Значит, нас и переводить не будут?

Нет, говорит мама, а теперь в ванну, быстренько.

А что у него в портфеле, спрашиваю я, когда мы оба сидим в ванне, потому что моют нас вместе.

Ну откуда же мне знать, я ведь тоже туда не заглядывала, говорит мама уже сердито. Сорочки, наверное, брюки, носки, словом, все, что человеку нужно. И книжки какие-нибудь, чтобы время коротать, без книг ведь ему не обойтись.

А потом у мамы случился приступ, потому что вслед за господином Вейльхенфельдом, она как будто предчувствовала — нет-нет, не фрау Абфальтер, ей такое и в голову бы не пришло, — а его прежний коллега и ученик господин доктор Магириус внезапно предпочел смерть. Хотя у него последнее время с ногами становилось все хуже и хуже (это мама говорит), но остальное, по словам отца, все-таки было еще вполне в норме. Господин Магириус лег на рельсы узкоколейки, по которой он всегда приезжал к нам, рассказывает отец маме, когда возвращается с места происшествия. Там его обходчик нашел, который как раз отправился рельсы простукивать. Ему ноги отрезало совсем, и он кровью истек. А машинист вообще ничего не заметил. Сразу отца вызвали, а мы тогда уже спали. Отец сел в авто и поехал на то место, которое ему описали, осмотрел там все, достал из докторского чемоданчика формуляр, они у него всегда там, стоя заполнил его и засвидетельствовал смерть господина Магириуса, и по нему вообще ничего не было заметно, хотя ведь господина Магириуса он хорошо знал.

Но отец всегда такой, он почти никогда не покажет, грустно ему или весело, все равно его голос всегда остается ровным. Вернувшись, он долго стоит со своим чемоданчиком перед дверью, словно после того, как он засвидетельствовал смерть господина Магириуса, ему даже не хочется идти домой, к нам, и он решил уйти, просто еще не знает куда. А уже потом, когда он все-таки вошел и сел за стол с нами и мы его спросили: Папа, а почему и господин Магириус тоже умер? — он вдруг не сдержался и закричал на нас, чтобы мы не задавали глупых вопросов.