Алиенора Аквитанская. Непокорная королева - [156]

.

Алиенора могла также стать прототипом персонажа Гвиневеры, созданного Марией Французской. Такое предположение выдвинула в своей новой интерпретации лэ «Ланваль» Маргарет Азиза Паппано, утверждающая о связи этого образа с реальной, существовавшей в истории королевой Алиенорой. Это предположение не вытекает из того, что Мария была сводной сестрой Генриха II или находилась под «патронажем» Алиеноры, — оно покоится на прямой связи этого произведения с «историей жизни» Алиеноры. Творчество Марии укладывается во временные рамки 1160–1215 гг., время Алиеноры; Мария довелось жить по ту и по другую стороны Ламанша и посвящает свои произведения «благородному королю», без сомнения, Генриху II. Следовательно, она могла взять за образец жизнь Алиеноры и то, что говорили о ней в те времена. В лэ «Ланваль» королева Гвиневера желает добиться любви героя, но он предпочитает ей свою подругу, прекрасную, могущественную и богатую фею, превосходящую королеву во всем. Согласно М. Паппано, обе героини, Гвиневера и фея, являются образами Алиеноры, воплощением женской верховной власти и крайнего желания. На такое литературное видение повлиял, усложнив его и видоизменив, мужской взгляд на жизнь Алиеноры, запечатленный в хрониках. Хронисты представляют королеву неспособной совладать с собственным желанием, что противоречит принятой модели женского поведения. В «Ланвале» мы видим тот же образ, но на сей раз королевы Гвиневеры, «возжелавшей» Ланваля и обвинившей его в гомосексуальных наклонностях, когда тот отказался от ее любви. Но решение, предложенное Марией, идет вразрез с существующей «реальной» системой, оно переворачивает ее. Действительно, в «традиционной» системе «желание» королевы контролирует король, ее муж. Утверждение Ланваля о превосходстве его дамы сердца над королевой можно расценивать как оскорбление, нанесенное королю, и как удар по системе. Даже при дворе короля Артура власть королевы подчиняется власти короля. Финальное решение, предложенное Марией в «Ланвале», напротив, можно считать своего рода инверсией артуровского мира: побеждает фея, правит она, и ее возлюбленный Ланваль следует за своей дамой, которая приводит его в свое королевство — в Авалон, представляющий квинтэссенцию женской власти, в мир, чуждый не королеве, но Ланвалю. Опять же перед нами инверсия реального положения Алиеноры, королевы-чужестранки при дворе своего супруга. Для Марии, действующей подобно историку, Алиенора — чужестранка для всего мира, за исключением Аквитании, в которой чужестранцем чувствует себя король. Конечно, идет на уступки исследовательница, фея-покровительница Ланваля не названа по имени, но она во многом напоминает Алиенору — в ее владении несметные богатства, а на ее шатре изображен орел.

Эти замысловатые и крайне сомнительные интерпретации порождают бесконечное множество спорных вопросов. Но даже само их существование доказывает, насколько связаны между собой образы Гвиневеры и Алиеноры как в представлениях современных специалистов, занимающихся литературой XII в., так и умах просвещенных современников Алиеноры. Этот небольшой вывод нельзя обойти стороной.

Разнообразие таких интерпретаций, порой достаточно спорных, заставило некоторых специалистов отказаться от поиска соответствий между этими персонажами и заняться исследованием ценностных структур или систем, включавших в себя эти символические образы. Так, в историографии недавно обнаружилась тенденция объединять Гвиневеру и Алиенору в рамках общей интерпретации, касающейся власти женщин и, в частности, политической власти королев, — иными словами, об их роли в передаче королевской власти. В таком направлении работает Пегги Маккрекен, связывающая тему королевы-прелюбодейки с эволюцией власти королев, власти, которая, по мнению автора (чей постулат можно оспорить), пришла в упадок в XII в. Поведение Алиеноры в Антиохии и прелюбодеяние королевы Гвиневеры, описанное Кретьеном де Труа и в романах о Тристане и Изольде, было расценено многими критиками как наглядный пример куртуазной любви, однако оно не имеет к ней никакого отношения, а потому не стоит и пытаться установить между ними связь[879]. К тому же, несмотря на «слухи», касавшиеся инцидента в Антиохии, все королевы в действительности являли образец чистоты и целомудрия (утверждение, которое, естественно, можно оспорить), что приводило к перенесению проблемы в область чистого вымысла. Такое перенесение, очевидно, не могло продолжаться после выходок невесток Филиппа Красивого и их любовников, чье поведение послужило появлению множества исторических свидетельств, литературных произведений и киноверсий.

Таким образом, рассказы о королевах-прелюбодейках не были прямым отражением действительности; они лишь свидетельствовали об эволюции в XII–XIII вв. королевской власти, принадлежавшей женщине, о значимости королевского наследования и об относительном влиянии королевы на двор своего мужа. Они внесли свой вклад в разработку все более четкого понятия королевской верховной власти как специфически мужской привилегии. Отождествление «Гвиневера-Алиенора», по мнению автора, оказывается чисто умозрительным, а большое количество его интерпретаций свидетельствует лишь о сложности поиска реальных моделей, стоящих за образами королев-прелюбодеек. Исследовательница настаивает, не отрицая, правда, возможности существования этих моделей, на бесполезности такого поиска: для нее суть заключается в отображении изменения положения королевы при Дворе, а также во взаимосвязи темы прелюбодеяния, развернутой в романах, и эволюции понятия власти королевы во Франции XII–XIII вв.