Алиби - [84]

Маша качнула в знак согласия головой, и, положив ее на стол, потихоньку уснула.

Минут через пять он поднял ее на руки. уложил на свою кровать, и отправился в кухню досиживать ночь. Там он уселся перед столом, как делал всегда, когда у него кто-нибудь ночевал, и до тех пор, пока ни закричала Большая Синица, благополучно спал, положив голову на стол, и даже видел сны.

Он проснулся только один раз, когда неизвестно как, понял, что горизонт стал розовым от пробивающегося рассвета. Но потом уснул снова. А когда проснулся во второй раз, уже готов был чай, который приготовила Маша.

Зимнее небо было высоко. И потому вечером еще было светло.

Часов шесть, наверное, подумал Андрей. Прошло чуть более двух суток с тех пор, как они покинули землянку, и, остановившись всего один раз, чтобы попить, продолжали идти дальше.

Вода в ручье была чистая, а редкий крупный снег, еще не прикрывший землю, как-то неожиданно поддерживал надежду на то, что все будет хорошо. Что именно хорошо? спросил себя Андрей, когда ему в голову пришла эта устоявшаяся формула. То ли, что он дойдет, увидит мать, отца, их гостиную, с большим абажуром, величиной со стол. То ли – что, наконец, кончатся беспорядки, которые Берндт называет революцией, и все будет по-старому. И тут же понял – все хорошо – это, когда все, к чему он привык, что доставляло ему удовольствие, приносило радость, стоит на своих местах. Подумав так, он улыбнулся высокому небу.

– Еще дня три, и подойдем к Клинцам, – сказал Чистилин, садясь рядом с Андреем на поваленный ствол дерева.

– От Клинцов до Воронежа рукой подать, – продолжал он, – Всего день и ночь пешком, – помолчал Чистилин. – Там мы еще километров тридцать пройдем вместе, а потом я поверну на Жиздру, а уж потом – домой, в Калугу, – договорил он, посмотрев на Андрея, – Увидимся, – сказал он, не отводя от Андрея взгляда, будто уже сейчас с ним прощался.

Андрей молча кивнул.

– А что это там за избушка? – вдруг спросил стоявший неподалеку Рузаев, пристально вглядываясь в даль.

– Заглянем. Может, там женским духом пахнет, как-то легкомысленно сказал Рузаев.

– Дык и заглянем, а чего ж? – отозвался Мотылев, опять использовав больше половины своего голоса. И этот густой бас показался Горошину таким же убедительным, как тогда, когда он говорил о земле.

Далеко, на самом краю поля показались конники.

– Дезертиров ищут, – сказал Рузаев. И сделал всем знак пригнуться.

Андрей и Мотылев стали за деревья, с которыми были рядом. Рузаев и Чистилин спрятались в траве, продолжая наблюдать за разъездом. Но разъезд удалился совсем в противоположную сторону, и был неопасен.

– Красноармейцы, – сказал Андрей. Он помнил, Берндт говорил, что их опасаться надо больше всех. Чуть что не так, сразу – расстрел.

Куда это они, подумал он, стараясь понять то, что понять было трудно, не зная ни местности, ни дислокации войск.

– Миновало, – сказал Чистилин, поглядев на всех.

– Все. Пошли, – отозвался штабс-капитан, и. поднявшись из травы. двинулся вперед.

Теперь дорога была плохая – рыхлая, изрытая снарядами земля, траншеи и воронки, наполненные водой, то и дело встречающиеся столбы, опутанные колючей проволокой, недалеко. метрах в ста – сбитый германский аэроплан с крестами на фюзеляже.

– Брошенные позиции, – сказал Рузаев. Никто не произнес ни слова.

Но вопрос о войне и мире еще не был решен, несмотря на провокационную телеграмму Троцкого в Ставку Верховного Главнокомандующего Крыленко о прекращении состояния войны с Германией и ее союзниками и демобилизации русской армии, и последовательную тактику большевиков, направленную на всяческое затягивание переговоров. Вопрос о мире был еще не решен, а здесь, где они шли, уже не было никого.

– Давно, видать, брошены, – сказал о позициях Мотылев, – Вона, сколько воды в воронках.

Все по-прежнему молчали.

Они молча продолжали идти, преодолевая шаг за шагом, неся с собой поклажу.

– А что, ребята, давай переоденемся. А это тряпье, что на нас, бросим, – сказал Чистилин, – Войско мы или не войско? – пошутил он.

Немного подумав, все согласились.

– Вот только дойдем до сосен, – сказал, слегка прихрамывая, Рузаев, снимая с плеча свой мешок и, теперь держа его за веревку. – И нести легче будет, – опять сказал он.

– А что с ногой? – спросил Андрей. – Стер. Смотрел. Обе пятки стерты.

– А как же идти дальше? – спросил Чистилин. – Вот тоже думаю. Скверно, – отозвался Рузаев.

– И подсобить нечем, – сокрушенно проговорил Мотылев, – Кабы лето.

Рузаев кивнул, продолжая идти.

Дошли до сосен. Здесь расположились на редкой, для песчаной почвы, траве.

Отпили по глотку из фляги набранной в ручье воды, пожевали «хлебца», как говорил Мотылев. Переоделись.

– Ну вот, – сказал Чистилин, – Теперь мы – войско.

Андрей знал, как нетерпим был Чистилин к любой одежде, кроме офицерской формы.

Потом Чистилин сделал несколько шагов вправо. Из-под крупного папоротника выскочила на песок лягушка, и запрыгала к ближайшей воронке. К воде. Чистилин с мгновенье постоял, и пошел за лягушкой следом. Он сделал шагов пятнадцать, и раздался взрыв. Взрыв был сильный, и так близко, что все едва успели упасть на землю, а Мотылеву снесло большой палец правой руки. И он, оторвав левой рукой тряпку от подола рубахи и крепко завязав палец, стоял, не двигаясь и, кажется, не вполне понимая, что только что произошло.