Али Бабаев и сорок покойников - [9]

– Ты, шмуровоз! Как стоять прэд па-алковник? Смиррна!

Толстый прапор непроизвольно дернулся, но сержант был невозмутим.

– Па-алковник, говоришь? – протянул он. – А ну как документики проверим!

Проверили, козырнули и удалились с хмурыми рожами. Документы у Бабаева были железные, с тремя печатями, одна другой солиднее.

– Эта что ж тваритса? – пробормотал Бабаев. – Эта… как его?… произвол! Чистый безо-образий!

Он направился к выходу на площадь, но до дверей не дошел – на этот раз его поймали жрицы любви.

– Хочешь отдохнуть с девушкой, капитан? – спросила дебелая красотка, обволакивая Бабаева душным облаком поддельной «шанели».

– Я, ханум, не капитан, я полковник, – отозвался Али Саргонович.

Но произнес он это на фарси, так что девица ничего не поняла. Вероятно, ей почудилось, что клиент уже дозрел. Вцепившись в локоть Бабаева, она оскалила в улыбке частокол золотых зубов и промурлыкала:

– Угости барышню папироской, морячок!

Синяя тужурка Бабаева, похожая на морской китель, ввела путану в заблуждение. Стряхнув ее руку, Бабаев прошипел:

– Нэ куру, ханум. Иди свой дорога!

Но товарки дебелой не собирались упускать клиента. Одна с с серьезным видом предложила:

– Мужчина, хотите улучшить свою сексуальную жизнь?

Вторая с игривым видом толкнула Бабаева в бок, а третья прижалась пышной грудью и шепнула:

– Поцелуй меня! Страстно!

– Пу-уст ишак тебе цэлует, – сказал Али Саргонович, растолкал девиц и выскочил на площадь, сразу напоровшись на другой милицейский патруль. Помахав перед стражами закона своим удостоверением, он пересек площадь и быстрым шагом двинулся по Тверской в сторону Кремля. Он помнил эту улицу, когда она еще носила имя великого писателя, когда мчались по ней «волги» и «жигули», а вывески были такими знакомыми, пришедшими из прошлых лет: «гастроном», «кафе», «ресторан», «ателье мод». Но все – или почти все – изменилось. Собственно, прежними остались только дома, такие же основательные, как раньше, облицованные понизу гранитом, взирающие на прохожих сотнями окон. Но вывески на первых этажах были уже другими, сплошь «салоны», «бары», «бутики» и «шопы», а по мостовой струилась река иномарок, «БМВ» и «мерседесов», «субару» и «лендроверов», «ниссанов» и «пежо». «Жигули» казались в ней редкими гостями – что-то вроде нищих, явившихся на пир жизни, где их совсем не ждут. Москвичи, которые всегда были людьми торопливыми, теперь спешили еще больше – должно быть, боялись что-то упустить или хотели кого-то обскакать. Чуть ли не каждый третий прижимал к уху мобильник и орал, стараясь перекричать рокот моторов: мужчины были озабочены бизнесом, а женщины – мужчинами. Все разговоры были похожи, и до Бабаева то и дело доносилось: «растаможка…», «нет проблем…», «разберусь…», «тормоз…», «классный мужик…», «а он говорит… а я говорю…» Но чаще всего слышалось другое: «деньги перевели?» Еще заметил Бабаев, что прохожие, встретившись с ним глазами, быстро отводят взгляд, а вот милиция смотрит долго и пристально – так смотрит, будто под его тужуркой автомат или, как минимум, пояс шахида. Это внимание было Бабаеву неприятно. Прежде он был своим в многолюдной интернациональной Москве, а теперь ему казалось, что он пришелец и чужак – хуже того, лицо кавказской национальности.

Вот только какой? Называться армянином не стоило, ибо Армения, вместе с родным Ереваном, превратилась теперь в заграницу. Про аварцев в Москве слышали разве что этнографы; для прочих граждан они были безликой «народностью Дагестана» и варились в одном котле с лезгинами, даргинцами и остальными кумыками. Ассирийцы тоже не подходили – ввиду кровавого прошлого, известного всем, кто обучался в средней школе. Так что Бабаев, по зрелом размышлении, решил, что он татарин. В нынешней России, от которой отделились Украина с Белоруссией и другие жаждущие самостийности территории, татары сделались народом уважаемым, вторым после титульной нации. У татар была своя земля, место исконного обитания, были своя древняя столица и свои лидеры, были энергия и ум, а еще была нефть. А вот миллионов евреев, способных составить им конкуренцию, в России уже не было. Те евреи поднимали израильскую целину или трудились в Штатах, в секретных лабораториях, где куется мощь заокеанской державы.

Али Саргонович печально вздохнул. К евреям – не к израильтянам, а к российским евреям – он относился с пониманием. Евреи, как и сам он, были нацменами. Причем без всяких шансов выбиться в татары. Что касается современной Москвы, то она Бабаеву определенно не нравилась. Пестрая и суетливая как Багдад, она была лишена милых его сердцу багдадских реалий – не встречались на улицах ишаки и верблюды, не тянулись ввысь минареты, не слышался клич муэдзина и слишком сильно воняло выхлопными газами.

Он свернул на Кузнецкий Мост, прошел мимо МХАТа и остановился, вспоминая. Где-то тут был уютный ресторанчик с кавказской кухней, скромное такое заведение в полуподвале, чей вид, белоснежные скатерти и вкусные запахи хранил он долгие, долгие годы. Он бывал там с Ниной… Там коллеги по академии внешней разведки обмывали звездочки… Там он пил на брудершафт со многими людьми – иных уже нет, другие – важные чины в коммерческих структурах, а третьи сделали карьеру в ФСБ, сидят в генеральских кабинетах и надевают по праздникам штаны с лампасами… Памятный ресторан! Как же он назывался? «Чинара»?… «Кипарис»?… Определенно, «Чинара»! Зайти, поужинать, вернуться в прошлое…