Алхимики - [3]

— Удивительную историю ты поведал, сын мой, — сказал священник, поднимаясь и благословляя их.

Вскоре он покинул трактир, а за ним и школяры отправились своей дорогой. Посохи снова стучали по утоптанной земле, в такт им в сундуке подпрыгивали святые мощи. Миновав деревню, путники услышали, как кто-то громко окликает их. Обернувшись, они увидели каноника из Кумтиха, что было сил бегущего следом, но продолжили идти, как ни в чем не бывало.

Когда священник догнал их, его лицо совсем посерело, а накидка сбилась так, что капюшон хлопал по впалой груди.

— Дети мой… я вас зову… — похрипел он, еле переводя дух. — Стойте же!.. Право же, не следует заставлять меня… гнаться за вами… по такой жаре…

— Отец мой, да вы совсем запыхались, — произнес здоровяк с притворной заботой.

— Долг, сын мой… долг благочестия не позволил мне отпустить вас просто так. Моя паства не должна остаться без благословения святого Ауруса. Соблаговолите задержаться здесь на день-другой или на неделю, чтобы жители деревни могли увидеть святыню и стать свидетелями ее чудес. А за это вы получите полное отпущение грехов, и Господь благословит вас своей милостью!

Переглянувшись, школяры в один голос ответили, что задержка была бы для них крайне нежелательна — декан, мол, велел не мешкать; что до отпущения грехов, то оно и так обещано им по прибытии с мощами в Тинен.

Священник стал уговаривать их, жалобным голосом рассказывая о нищих и убогих, коих в его приходе обнаружилось великое множество и которым святой Аурус наверняка не откажет в помощи; но, убедившись, что сострадание чуждо школярам, равно как и страх перед гневом Божьим, он предложил им десять гульденов. Они запросили сто; после упорного торга сошлись на шестидесяти, которые каноник обязался вручить тут же. Ему пришлось идти за деньгами. Уходя, священник стонал и клялся, что наверняка придется заложить святые дары, дабы возместить расходы церковной казне, но вернулся он очень быстро, а, получив сундук, сразу заторопился обратно.

Так череп святого Ауруса обрел пристанище в деревни Кумтих, а оба школяра, чрезвычайно довольные сделкой, отправились своим путем.

— Я говорил, этот от нас не отстанет, — с ухмылкой заметил красавец, когда деревня скрылась из виду.

— Надежда манит дурака, — сплюнув в траву, пробурчал здоровяк.

— Золотая надежда, брат мой, золотая.

— Коли он из тех, кто зовется философами, этого добра у него должно быть навалом.

— Золота или надежд?

— Надежд, конечно. Будь я проклят, если хоть одна здешняя деревенщина увидит нашего святого! Этот скряга захапал его и будет держать под замком до тех пор, пока его надежда не изойдет смертным потом. А этого, брат мой, никогда не произойдет — тому, кто мечтает добывать золото из пустоты, надежда заменяет и хлеб, и сон, и веру, и вечное блаженство. До той поры он никому и словом не обмолвится, в надежде, что рано или поздно святой снизойдет к мольбам.

— Я думаю, он предпочтет ловить золотые в карманах паствы, а святого Ауруса сделает наживкой. — Красивый школяр поднес к уху кошелек, с удовольствием прислушиваясь к звону монет. — Но ты прав — его ждет неудача. Наш святой не любит скаредов. Посему, брат Ренье, дабы не утратить его покровительства, постараемся, чтобы эти славные кругляшки не оседали у нас надолго.

— Золотые слова, брат Андреас! — в тон ему ответил товарищ, и оба, не мешкая, пустились напрямик через поля, оставляя Тинен в стороне.

Часть I Nigredo

I

В маленьком городке Ланде, что на границе с Намюром, был дом, получивший в народе прозвание «De Zwarte Huis» — «Черный дом». Улица Суконщиков, на которой он стоял, страдала от частых пожаров и не раз выгорала едва ли не подчистую. Но этот дом пламя не брало, лишь копоть все глубже въедалась в его стены. Многие полагали, что дьявол приложил к этому руку, поскольку о доме ходила дурная слава. Говорили, что много лет назад он был заложен нечистому, и, когда кончится срок заклада, господин дьявол непременно явится за своим добром. Владельцы старались поскорее сбыть дом с рук, и, несмотря на дороговизну жилья, он часто стоял заколоченным. В конце концов он перешел Питеру Зварту, эшевену, как часть приданного жены, а потом — его сыну Хендрику.

Однако и теперь про дом говорили «De Zwarte Huis», а не «huis des Zwarts»[4] — как следовало бы.

С изумлением и страхом смотрели люди на Питера Зварта, на его роскошную одежду, не подобающую простому бюргеру, на золотую цепь у него на груди, на мясистое лицо под алым шелковым шапероном. При звуках его голоса птицы взмывали в воздух, а собаки трусливо поджимали хвосты. Спесь эшевена доходила до того, что он не раз заявлял, будто и черт его не страшит.

Но Хендрик Зварт не напоминал отца ни внешностью, ни характером. Изредка соседи видели, как он, до носа закутавшись в плотный коричневый плащ, идет к мессе вместе со своей младшей незамужней сестрой, госпожой Миной. Хендрик Зварт не вышел ростом, вдобавок одно плечо у него торчало вверх, а голова, слишком большая, болталась на тонкой шее, словно горшок на ручке метлы. При ходьбе он подволакивал ноги, а, остановившись, раскачивался из стороны в сторону, будто искал опору для своего хилого тела. Во всякое время года он носил одежду из плотного темного сукна, подбитого мехом, но его вечно трясло, как в лихорадке.