Алёшенька (детективная повесть) - [17]

Шрифт

Интервал

Она вышла и закрыла двери в спальне. С некоторым будто даже удивлением, она поняла, что не испытывает теперь ровно ничего, что должен был испытывать Раскольников, идя на свое душегубство: Достоевский все совершенно наврал. Легкую грусть, быть может. Но не более того.

Она снова была в том самом пальто, деньги на которое ей дал Степан. Теперь они всегда встречались только в парке, секса между ними не было уже месяца три — четыре. Лизанька снова закурила. Пётр отодвинулся, как от прокаженной. Он, как и Алёшенька, на дух не переносил табачного дыма.

— Старик сильно сдал, и умирает. Каждый день носовые и ушные кровотечения. У него подушка в десяти сантиметрах от розетки. Врачи ничего не могут понять. Фактически, уже труп. Я видела завещание. Хотя, и без того — мама с папой единственные наследники. Скоро у нас будет место, где мы можем встречаться.

Лиза всё это доложила любимому, улыбнулась и снова села подле: сигарета была давно потушена.

— А что Степан? Ты сказала ему про меня?

— Ты с ума сошел! Нет, конечно. Он думает, что у меня никого нет.

— Лиза, я должен сказать тебе одну важную вещь.

— Да, — она доверчиво прильнула к нему, не подозревая совершенно, какое страшное сейчас услышит.

Он, будто собираясь с мыслями, молчал с полминуты, наконец, быстро выпалил:

— Я женюсь.

— Что?! — вскричала Лизанька.

— Лиза, так надо. Ты не волнуйся, это брак по расчету, я не люблю её. Если хочешь, мы можем встречаться. Это Маша, дочь начальника училища, Гёдзя.

Лизанька глянула в него с перекошенным лицом:

— Этого не будет! Я не позволю.

Он вдруг улыбнулся:

— А что ты сделаешь?

— Я, я…

— Вот именно, — спокойно и даже с какой-то издевкой проговорил Пётр.

— Я все расскажу Маше, — выпалила вдруг Лизанька, вскочив со скамейки.

— Ты это не сделаешь, — с величайшим презрением посмотрел на неё Пётр.

— Я уничтожу тебя, — кричала она ему, отстранившись, как будто он был весь, с головы до ног, испачкан нечистотами.

— Это я уничтожу тебя, — сказал спокойно Пётр. — Я сдам тебя ментам.

Воцарилась пауза, в которую она вдруг поняла, что ситуация перевернулась ровно на 180 градусов. Не он был у неё в руках, а она была теперь — в его. И пока она молчала, не зная, что ему возразить, он быстро и гадко заговорил о том, что она не просто вступит после в наследство, а непременно продаст эту квартиру, и он, Пётр, получит от неё свою долю. В противном же случае… «Господи, какое это чудовище», — с ужасом вздумала она, быстро глянув на него, и убрав тут же взгляд, будто ожегшись, закрыла лицо руками и побрела прочь. Он захохотал ей в спину.

Пока она тащилась на Маразлиевскую, к Старику, одна мысль стучала ей у виска кованным пудовым молотом: вытащить из розетки изотоп. Как можно скорее, пока Старик еще не помер. Вытащить и забыть все это, как страшный сон, Петра и её собственное ужасное преступление, которое она совершила из любви к этому зверю.

Она поднялась во второй этаж, отворила двери и вошла в квартиру, из которой всегда пахло, как из музея с египетскими мумиями. В коридоре горел свет. Из кухни торчала босая нога Старика. Рядом валялся тапок. По одному только цвету восковой ступни стало понятно, что все кончилось. Лизанька осторожно переступила труп. Завещание всегда лежало справа на полочке, рядом с холодильником. Она быстро отворила дверцу. Счета за электричество, за воду, какие-то расписки, бухгалтерские проводки, карандашные подсчеты, наконец. Она вытащила самую важную теперь в своей жизни бумагу и свернула её в трубочку. Теперь нужно срочно идти в комнату и выкинуть эту ужасную штуку. Она стала рыться в нижних ящиках, ей нужно было открутить шурупы на электрической розетке. Она переступила через труп, как через упавший стул, и прошла в спальню.

Вдруг одна мысль пришла ей в голову.

— Алло.

— Прости меня, милый. Я хочу извиниться, — сказала Лизанька быстро, чтобы он не успел бросить трубку.

— Да.

— Прости мне эту дурацкую вспышку гнева, — она засопела в телефон, ожидая его реакции.

— Хорошо.

— Ты был прав, солнышко. Я сделаю так, как ты хочешь. Я слишком тебя люблю, чтобы все заканчивать. Давай, будем встречаться, если хочешь? Для секса? Как ты говорил?

Он замолчал, будто раздумывая. Он ждал этого звонка. Вообще, от секса с ней он бы сейчас не отказался, Маша в этом плане нравилась ему гораздо меньше. В Лизаньке была какая-то животная, до судорог, порочность; под личиной тургеневской барышни скрывалась звериная, реагирующая на самые низменные и дикие страсти, плоть: в тихом омуте — черти водятся. «Она, верно, не хочет продавать квартиру? Но там еще минимум полгода до вступления в наследства».

— Лиз, это — не телефонный разговор.

— Хорошо, милый. А когда у тебя свадьба?

— В воскресенье.

— Ты меня не позовешь?

— Как ты себе это представляешь?

— Не знаю. Давай, я просто на минутку забегу, передам подарок.

— Мне ничего не надо.

— Это от сердца. Для вас обоих. Не обижай меня.

Он задумался:

— Ну, приходи в четыре, в воскресенье, к «Гусь и противень». Давай — отбой, мне на построение бежать надо.

— Целую, милый.

— Пока. Целую.