Александрия-2 - [6]

– А до чего твоя семейка довела Россию, Александр Павлович! Вор на воре сидит и вором погоняет! – в сердцах воскликнул декабрист.

– Не называй меня так! – строго поправил его старец. – Тот человек давно умер. А меня зовут Федором Кузьмичом. Я всего лишь бродяга, не помнящий родства.

– Называйся ты, как хочешь, – согласился Батеньков. – Только жизнь вокруг от этого не изменится. Даже в Сибири, где никогда не было крепостного права, и то насадили свои воровские порядки. Каждое утро к дому губернатора стекаются купцы, чиновники, исправники, чтобы вручить его жене подарки. А потом эти подарки продаются в специальной лавке. Задобрив губернатора, подносители разоряют поборами ремесленников, крестьян и туземцев. А попробуй те пожаловаться, избы спалят, запрягут жалобщиков в сани и сгонят с места – в таежную глушь. Так было и при твоем царствовании, так и сейчас. Ничего не изменилось. Для вас, Романовых, законы – только красивая вывеска, чтобы прикрыть свои безобразия. Вы – главный тормоз в развитии России. Вы же ничего не делаете, а только упиваетесь властью, якобы данной вам Богом. Вы не лечите болезнь, а загоняете вовнутрь. Но тем страшнее и ужаснее будет взрыв народного гнева, который сметет вас с карты истории!

Федор Кузьмич собрался идти по воду. Он вылил оставшуюся в бадейке воду в кадушку и принес из сеней коромысло и еще одну бадью.

– Откуда воду-то носишь? – спросил его гость.

– С реки. Есть тут неподалеку хороший родник. Но по снегу к нему не подберешься.

– Так и река-то не близко. Подниматься с поклажей по косогору в твоих летах, чай, нелегко. Давай подсоблю.

– Что ж не подсобить, коль от доброго сердца, – согласился старец и передал гостю бадейку.

Старец досконально изучил все подходы к реке, и до Чулыма они добрались быстро, ни разу не застряв в рыхлом, подтаявшем снегу.

– Постой тут, – велел декабристу Федор Кузьмич, передал ему коромысло, а сам с ведром направился к полынье.

То ли лед так сильно подтаял за оттепель, то ли старец, увлекшись умными беседами, потерял бдительность, только проломился под ним лед, и он в мгновение ока ушел с головой под воду.

Но вскоре из полыньи показалась седая голова. Кузьмич барахтался среди льдин и безуспешно пытался ухватиться за край полыньи. Лед крошился под его пальцами и обламывался.

Батеньков интуитивно подался вперед на помощь.

– Не подходи! – прокричал старец. – Здесь лед хрупкий. Провалишься! Кинь коромысло.

Но гость не послушался и подошел еще ближе, чтобы за коромысло самому вытащить утопающего.

Раздался треск. И он тоже оказался в ледяной воде.

Их спасло коромысло. В том месте, где провалился Батеньков, лед был покрепче, и пролом оказался уже. Ссыльному удалось закрепить на краях полыньи коромысло, и на нем он подтянулся, как на перекладине. Выбравшись на лед, он махнул рукой товарищу по несчастью, чтобы тот подплывал. Федора Кузьмича долго звать не пришлось. Он ловко, по-собачьи подгребая под себя водно-ледяную смесь, добрался до спасительной деревянной дуги.

Когда старец, опершись на нее, поднялся над полыньей, декабрист, уже твердо стоящий на ногах, протянул ему руку:

– Держись, приятель.

Вся печка была завалена их промокшей одеждой, а они, завернувшись в рогожи, сидели за столом и отогревались горячим чаем.

– Смотри не простудись, – наказывал гостю старец. – Ты на малиновое варенье налегай. Оно в пот бросает, вся хворь сразу выйдет.

– Ты сам не заболей, – с некоторой обидой в голосе ответил Батеньков. – Я человек закаленный. До самых холодов в Томи купаюсь. Меня такой купелью не испугаешь. Легкая закалка. А ты тоже молодцом держался. Как таймень рассекал льды.

Старики только нашли общий язык, как декабрист неожиданно загрустил.

– Ты чего это нос повесил? – спросил его отшельник.

– Да так. Вспомнил, как Николай вечером 14 декабря приказал, чтобы на другой же день от трупов не осталось и следа, и услужливый, но неразумный обер-полицмейстер Шульгин распорядился бросать убитых прямо в проруби. А в спешке под лед сплавляли и тяжелораненых. Потом запретили брать воду и колоть лед на Неве, ибо у Васильевского острова трупы примерзли ко льду, а в полыньях попадались части человеческих тел.

– Вот, значит, какие воспоминания на тебя навеяло наше купание, – задумчиво произнес Федор Кузьмич. – Лучше б вспомнил, как французы в Березине в такую же погоду купались! Быстрей согреешься, а от мрачных дум еще больше замерзнешь. Я как с Хромовым-то тебя увидел, чуть не перекрестился со страху. Думал: видение с того света явилось. Знаешь, за кого я тебя вначале принял?

– За кого?

– За Наполеона!

Батеньков не поверил своим ушам и не знал, как воспринимать слова старца: то ли как похвалу, то ли как оскорбление.

– Истинный крест! – молвил Федор Кузьмич и перекрестился. – Здорово похож. Если бы Наполеон дожил до твоих лет, он бы в точности как ты выглядел. Тебя надо было диктатором делать, а не труса Трубецкого, тогда б у вас что-нибудь и вышло.

Федор Кузьмич налил себе еще чаю и спросил:

– А почему ты так говоришь забавно, слова, как дрова, рубишь?

Батеньков опять посерьезнел, но ему, похоже, уже надоело обижаться, и он просто ответил: