Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка - [29]

Изредка Александра получала от Плеханова зашифрованное письмо, означавшее возможную встречу где-либо в Европе. Он пользовался любой возможностью, чтобы вырваться из семьи, будь то национальный партийный съезд, конгресс Второго интернационала или художественная выставка. Тогда она тут же всё бросала и сломя голову неслась в Берлин, Вену, Брюссель или в Венецию.

Эти внезапные исчезновения не удивляли товарищей по партии. Одни считали, что у неё есть обязательства перед далеко живущими родственниками, другие объясняли её исчезновения конспиративными делами.

Поначалу Александру забавлял этот внезапный резкий переход от нервной, кипучей деятельности — всегда на людях, всегда на виду — к полной отрезанности от жизни и людей. Она называла себя «гаремной одалиской», а Плеханова «пашой».

Однако со временем роль одалиски стала её угнетать и раздражать. Нельзя было выйти на улицу — а вдруг встретишь знакомого. Нельзя засидеться в библиотеке — Георгий Валентинович может забежать, не найти её в номере и, не дождавшись, уйти.

И только в Штутгарте в августе 1907 года их роли поменялись. В это время там проходила Международная конференция социалисток, на которой Александра была единственной представительницей России.

Все три дня работы конференции она с утра до вечера пропадала на общих и пленарных заседаниях или «деловых ужинах», для Плеханова же времени почти не оставалось.

Утром девятнадцатого августа — в последний день конференции — Александра, уже одетая и причёсанная, присела на постель, нежно поцеловала Плеханова.

   — Может быть, не пойдёшь на сегодняшнее заседание, ведь завтра ты уезжаешь, — капризно протянул он. — Кто знает, когда ещё увидимся.

   — Что ты, Гошенька. Ведь сегодня должна быть принята заключительная резолюция.

   — Подумаешь, большое дело. И без тебя обойдутся. — Он потянулся к ней, целуя шею, ухо.

Она не отвечала на его порыв. Обида кольнула в самое сердце. Как он мог так легко говорить о столь важном для неё деле?

На следующий день в вагоне, когда поезд уносил её от Плеханова, а мимо окна, за сеткой мелкого дождя мелькали островерхие крыши немецких селений, она продолжала ощущать беспокойную боль, неловкость на сердце, будто зуб скучно, назойливо ныл. Как мог он не понимать, что только в захватывающем труде она найдёт силы перенести разлуку?

Но чем ближе приближался поезд к русской границе, тем всё больше заполняли её сердце другие заботы: надо рассортировать бумаги, одно уничтожить, другое зашифровать, третье отложить...

Душою, мыслями она уже была в Петербурге.

Когда поезд подходил к Луге, Александра окончательно успокоилась. Стоянка длилась полчаса, и она решила наёмного прогуляться по перрону. Заметив в пёстрой станционной толпе дышащее молодостью лицо Петра Маслова, Александра так растерялась, что в первое мгновение хотела сделать вид, что не замечает его. Не обращая внимания на эту наивную хитрость, он подошёл к ней, поставил свой саквояж на перрон и взял её руки в свои.

   — Значит, если бы не эта случайная встреча, ты бы так и ускользнула от меня? — сказал он ворчливым тоном, но глаза говорили иное. — А уж письма-то какие писала! Тоскую, изнемогаю, а увиделись — и в бегство.

   — Да, я тосковала, — тихо произнесла Александра. — Ты же знаешь, ты же должен понять.

   — Ничего я не должен понять! Не хочу. Ты слышишь? Ну какая ты нелепая. Из-за чего мучишь себя, меня? А ещё «свободная женщина»... Или как ты говоришь? «Холостая женщина»? Хороша «холостая». Завела сама себе властелина. Ну благо бы ещё законный муж — на то они и существуют, чтобы дрожать перед ними, а то, увольте-ка! Такой же муж, как и я тебе.

   — Не говори глупостей, Петенька. Мы с ним семь лет рука об руку работаем. Душа в душу. Ты знаешь, как я его высоко ценю, как высоко ставлю. Ведь Георгий Валентинович — основатель первого марксистского кружка в России!

   — И цени его! Кто же тебе запрещает? Только рабства я тебе не прощаю. Этакая «свободная женщина», проповедует свободу любви, а тут, извольте-ка, бегает за ним, как собачонка. «Гошенька, Гошенька! Не бросай меня!»

   — Ты всё шутишь.

   — Тут только и остаётся, либо возмутиться и махнуть рукой, ну вас с вашими тонкими чувствами, либо шутить? Я выбираю второе. Ближе по натуре... Ну а всё-таки, что же вы будете теперь делать, идеальная чета, «спаянная духовными узами»? Значит, ты будешь по-прежнему на него молиться, а он благосклонно принимать твоё коленопреклонение? И ты постараешься вытравить из души этот «грешный сон», о котором ты так поэтично толковала в письмах ко мне? И меня постараешься забыть, так чтобы при следующих встречах и не узнать, да? А наши ночные прогулки по Английскому саду в Мюнхене? А мои ядовитые поцелуи? А…

   — Петя, не надо! Это жестоко.

   — Что жестоко? Это я же и жесток! Она, видите ли, продолжает сохранять верность своему нелегально-легальному супругу, с которым у неё столько душевных уз, что из-за меня, из-за «мальчишки», умеющего только любить, только отравлять её поцелуями, она не станет жертвовать его покоем! Она бросает меня, а я же ещё жесток...

   — Петенька, скоро третий свисток. Пора прощаться.