Александр Золотая Грива - [14]

Под дровами что-то шевельнулось. Алекша быстро закрывает заслонку. Несколько секунд ничего не происходит, только огонь весело трещит. Но вот в заслонку стукнуло, потом сильнее, ещё сильнее. Наконец двинуло так, что печь вздрогнула и сажа посыпалась. Алекша упёрся обеими руками в заслонку. Изнутри что-то толкало и билось в металл, будто человек пытается выбраться наружу. Заслонка нагрелась, руки больно жжёт, но мальчик упорно не отпускает — хорошо запомнил слова Бабы-Яги, что кости скелетов надо непременно сжечь, иначе они оживут. В раскалённую заслонку ударило в последний раз, всё стихло. Алекша отошёл на шаг, вытянутые руки готовы схватить и удержать заслонку, но в печи только гудит пламя. Заслонка не двигается, накалилась докрасна. Он сделал несколько шагов назад, обессилено опустился на лавку. Ладони жжёт огнём, но Алекша ничего не чувствует. Рядом незаметно оказалась Баба-Яга, молча ставит на стол горшок — мол, давай, суй руки. Алекша опускает ладони в прохладную воду и боль от ожогов исчезает. Не вытаскивая рук из воды, привалился к стене, глаза закрылись сами собой.

Разбудило негромкое постукивание и пение.  Несколько мгновений слушал необычные звуки. С удивлением обнаружил, что лежит на печке, на мягких шкурах, а невнятное пение доносится откуда-то снизу. Осторожно приподнялся, взглянул вниз — какая-то незнакомая женщина расставляет глиняные тарелки на столе и при этом тихонько напевает под нос. Алекша протёр глаза. Громко спрашивает:

— А что вы тут делаете?

— На стол накрываю, — нисколько не смутившись, отвечает незнакомка. Она оборачивается и Алекша видит  молодую женщину, но что-то в ней такое … ну, вроде как смутно знакомое. Он уставился на неё, не зная, что сказать, потом строго произносит:

— Не хозяйничайте в чужом доме!

Женщина промолчала, только усмехнулась. И вот эта усмешка вдруг показалась настолько знакомой, что у Алекши помимо воли вырвалось:

— Баба-Яга!?

— Не баба и не яга, — ответила женщина, — но … мы были знакомы с ней.

Алекша спрыгнул с печи, подошёл ближе и потрясённо уставился на красавицу, что ещё вчера была страшилищем:

— Вот это да! Теперь я понимаю, почему ту травку боярышником прозвали.

Он ещё раз оглядел Бабу-Ягу и спросил:

— А как теперь тебя называть? Бабой или бабушкой нельзя!

—Ну, имя я себе ещё не выбрала, — засмеялась она, — это потом. Ты садись, поёшь, — и придвинула ему тарелку с кашей.

— Да я…— замялся Алекша, — руки вот… — и попытался спрятать их за спину.

— Что руки? — удивилась она, — вымой и садись за стол.

Алекша вдруг ощутил, что не чувствует боли от вчерашних ожогов. Посмотрел на ладони и не поверил глазам — там, где вчера были темно-красные язвы, сейчас обыкновенная кожа без единой царапины. Бросился на улицу, к бочке с дождевой водой, сполоснул — снова ничего, ладони как ладони. Сёл за стол и тихо сказал:

— Спасибо.

— Да не за что, — весело ответила Баба-Яга, — это тебе спасибо, за то, что для меня сделал. Не всякий сумел бы.

— И куда ты теперь? — спросил Алекша.

— В город пойду, — ответила Баба-Яга, — замуж схожу — давно уже не была — за приличного мужчину, а там видно будет.

— Ага, замуж, — согласился Алекша. « А чего ей в лесу сидеть, — подумал он, — такая быстро какого вдовца окрутит и будет жить-поживать, а как надоест, обратно в лес вернётся. А может, и нет!»

Они стояли на залитой солнечным светом поляне и смотрели, как старая избушка на курьих лапах медленно исчезает в чаще после приказа Баба-Яга уходить в лес. Толстые птичьи лапы медленно поднимаются и опускаются, деревянные бока качаются в такт шагам. С громким хрустом ломаются молодые деревца, кустарник сминается и медленно, неохотно вытягивается, будто в сомнении — вдруг опять пойдут по нему, тогда не стоит подниматься совсем.

— Найти-то потом сможешь? — тихо спросил Алекша.

— Смогу, — грустно ответила Баба-Яга, — она далёко не уйдёт. Жалко оставлять вот так без присмотра, вот и отправила в чащу. Следующим лётом навещу, — смахнула она слезу, повернулась и пошла прочь. Алекша поправил секиру на поясе, пошёл следом. Подошли к перекрёстку двух лесных дорог, остановились.

— Ну, мне в Киёв, — сказала Баба-Яга, — а тебе?

— А я обратно пойду, к Твердослову, — ответил Алекша, — в Киеве делать нечего.

— Ну, ладно. Будешь в Киеве, заходи на Подол, спроси Настасью — это я. Помогу, чём смогу, — сказала на прощание Баба-Яга.

— Так тебя Настасьей звать? — удивился Алекша.

— Раньше так звали, — ответила Баба-Яга, — до того, как в лес ушла. Теперь возвращаюсь, значит, снова так будут.

— Ладно, боярышня Анастасия, обязательно зайду, — улыбнулся Алекша.

Настасья подмигнула. Коротко взмахнула руками. Внезапно налетел сильный порыв ветра, подхватил, закружил вместе с листьями, травой и быстро понёс прочь.

— Заходи! … — донеслось из-за вершин деревьев.

Когда на землю улёгся последний из поднятых ветром листьев и окружающий лес снова замер в торжественной неподвижности, Алекша медленно побрёл по лесной дороге. Честно говоря, ему вовсе не хотелось возвращаться обратно к боярину Твердослову, но куда деваться круглому сироте? Вот и шёл он, сшибая прутиком мухоморы, останавливаясь возле каждой муравьиной кучи и подолгу рассматривая, как злые и быстрые муравьи тащат к себе в дом полуживую добычу. Он так увлёкся рассматриванием битвы муравьёв с гигантским жуком, что не заметил, как за его спиной появилось двое с оружием. Один замахнулся мечом, потом презрительно скривился и опустил руку. Второй поднял шишку. Твёрдая, почти каменная, шишка больно стукнула по затылку. Алекша схватился за ушибленное место, быстро повернулся. Рука ухватила секиру … и замерла — в горло, как раз там, где проходит яремная жила, упёрлось блестящее остриё меча. Взгляд Алекши пробежал по лезвию, перешёл на толстую от мускулов руку и встретился с глазами, серыми, холодными.