Александр Зиновьев. Прометей отвергнутый - [245]
Такое могло случиться только с ним!
«Моя позиция уникальная в том смысле, что я не принадлежал и не принадлежу ни к каким слоям, группам, партиям, — писал он Зальцбергу 8 марта 1997 года. — Я — „суверенное государство“, т. е. нечто вроде инопланетянина, изучавшего „человейник“ для отчёта моим неведомым (и несуществующим) соплеменникам. В общем-то, в мире просто нет научного в строгом смысле слова понимания человеческого общества и человека. Есть дилетантизм, обывательщина, идеология. Я лишь приоткрыл дверцу к научному пониманию. А оно чуждо всем и недоступно всем, за редким исключением. Люди, включая самых выдающихся гениев, суть кретины в сфере социальных явлений. Есть исключения. Их можно пересчитать на пальцах. И они, как правило, порицаются. <…> И тут уж ничего не поделаешь. Объективное познание социальных явлений есть вечное табу человечества»[748].
Молодая журналистка «Московского комсомольца» Анна Ковалёва, предваряя своё интервью с ним, задорно писала: «Александр Зиновьев — один из самых скандально известных: писателей — раз, эмигрантов — два, диссидентов — три. Впрочем, сам он себя ни писателем, ни эмигрантом, ни диссидентом не считает. Русские мюнхенцы, услышав словосочетание „Александр Зиновьев“, реагируют так: „О-о-о-о!!! Он же монстр! Зачем он вам?!“ Зиновьев реагирует на них так же. Похожие отношения у Александра Александровича со всем миром. Обладая невероятной известностью и популярностью, он не примкнул ни к одной группировке. Назвать его своим не может никто: ни демократы, ни коммунисты, ни патриоты, ни ностальгирующие по прежним временам. Он открыт для всех и ни для кого. У него есть воспоминания, работа по заказу, страна, которой нет на карте мира, и жизнь без особого желания жить.
Его биография — возможный образец для современной сказки о Ланселоте. Он сделал всё, чтобы уничтожить дракона, но не стал ли он сам новым драконом?»[749]
Нет! Не один! Был обитаемый «Остров Зиновьев».
Была Ольга. Он писал ей, к очередному дню рождения:
Была Россия.
«Глобальный человейник» стал его реквиемом классическому Западу, уходящему в историю под напором западнизма. Вместе со своим героем он с горечью констатировал: «То, что считалось высшим достижением прогресса человечности (доброта, любовь, дружба, сострадание, верность, бескорыстие, самоотверженность и т. п.) и казалось вечной ценностью, на самом деле было исторически преходящим явлением. Это были лишь яркие и благоухающие цветы прогресса человека. Они отцвели и опали — окончился период человечности. На их место пришли бесцветные и зловонные плоды — начался период сверхчеловечности. На место поэзии пришла проза плодов»[752]. День ото дня у него нарастало ощущение полной капитуляции классической Европы с её изысканными культурными ценностями и утончённой духовностью перед стандартизированными рецептами заокеанского благополучия.
Победив СССР, Америка принялась за Европу. Глобальное общество складывалось буквально на глазах. Процесс шёл с ошеломляющей скоростью. На планете образовывалась новая структура власти. Её центр располагался в США. Оттуда во все концы Земли исходили властные импульсы. События в Югославии с очевидностью свидетельствовали об утрате Европой собственной политической воли, её готовности поступиться любыми принципами в интересах нового планетарного лидера.
Зиновьев с болью наблюдал, как Европа, управляемая зависимыми от Вашингтона политиками, приносилась в жертву западнизму. В такой Европе ему стало трудно не только жить, но и дышать. И хотя его по-прежнему приглашали на выступления и конференции в разные концы Европы, брали интервью, печатали статьи, он внутренне уже переориентировался на Россию.
Он всё чаще стал появлялся на родине. В Европе, некогда им восхищавшейся и чуть ли не носившей его на руках, он теперь, чем дальше, тем больше, встречал отторжение и неприятие своих идей. Зато в России образовались силы, которые относились к ним с вниманием и сочувствием. Появились единомышленники. Защитники интересов России. Они порой расходились в тактике и средствах политической борьбы, но в основе их программ лежало созидательное начало. И он охотно общался с ними. Помогал, консультировал, подсказывал. Не все и не всегда следовали его советам, но неизменно прислушивались и, по крайней мере, считались с его точкой зрения. Он уже не чувствовал себя в России заезжим гастролёром, всё больше включаясь в общественную и политическую жизнь страны. Двадцать лет он был лишён этой возможности.
Переломной стала осень 1997 года. В начале сентября он представлял «Глобальный человейник» на Московской международной книжной ярмарке, на встречах с читателями в книжных магазинах и клубах. У него состоялось несколько встреч с рядом ведущих оппозиционных политиков России. С заместителем председателя Государственной думы Сергеем Бабуриным, лидером депутатской группы «Российский путь». С депутатом Госдумы, бывшим советским премьер-министром, лидером депутатской группы «Народовластие», председателем Исполкома Народно-патриотического союза России Николаем Рыжковым. С лидером КПРФ Геннадием Зюгановым. Встречи носили официальный характер, проходили в атмосфере взаимного интереса и доверия. Он убеждал вести непримиримую борьбу с президентской командой и не идти ни на какие уступки.
