Александр у края света - [9]

Я немного подумал.

— Я не возражаю против учебы, — ответил я, — если она интересна и полезна. Отец думает, я должен стать философом.

Диоген кивнул.

— Весьма достойное желание. Понятия не имею, что значит это слово. А ты?

— Возлюбивший мудрость, — ответил я. — По крайней мере, таково его буквальное значение.

Диоген прислонился затылком к теплой стенке сосуда и закрыл глаза.

— Возлюбивший мудрость, — повторил он. — Возникает парочка вопросов: что такое мудрость и является ли она тем, что можно любить?

— Прощу прощения? — сказал я.

— Э, да брось, — ответил Диоген. — Это же самые основы. Ладно, давай сначала ответим на второй вопрос — но учти, только потому, что первый слишком для меня сложен. Возлюбивший мудрость; допустим, ты знаешь, что такое любовь.

— Более или менее, — сказал я.

— Ладно. Итак, существуют вещи, которые ты можешь любить — красивые люди, город, в котором ты живешь, твои родители и дети — а есть другие вещи, которые ты любить не можешь, например ручка мотыги, стрижка ногтей или очистка плуга от засохшей грязи. Ты можешь ценить хорошо сделанную ручку мотыги — ясеневую палку без сучков, тщательно обструганную и отполированную, от которой твои руки не покроются волдырями — но я не могу представить, чтобы кто-то в здравом уме влюбился в ручку мотыги. Уловил ли ты это различие?

— Думаю, да, — сказал я. — Ручка мотыги должны быть полезна в практическом смысле. Другие вещи, о которых ты говорил, более... ну скажем, духовные.

Диоген кивнул.

— Неплохо сказано, — заметил он. — И то же самое относится к двум другим примерам, полагаю. Подстриженные ногти не мешают при ходьбе, а чистое лезвие плуга легче врезается в землю. Красивые мужчины и женщины, город, друзья и родственники, с другой стороны, могут быть бесполезны или даже совершенно несносны, но ты все равно будешь их любить. Пока что все верно?

— Думаю, да, — сказал я.

— Хмм.

Его голос становился все ниже, говорил он все медленнее, мне казалось, что он засыпает.

— Значит, если философия — это любовь к мудрости, то мудрость относится к вещам, которые можно любить; мы ценим полезные вещи, но любим то, что вдохновляет нас и при этом не обязано быть полезным — и чаще всего бесполезно; на самом деле, если учесть все несчастья и боль, приносимые любовью, следует заключить, что вызывающие любовь сущности также способны превратить жизнь человека в сплошные страдания; в то же время ручку мотыги, которая начинает обдирать руки, при наличии хоть капли здравого смысла немедленно чинят или заменяют на новую. Отсюда заключаем: мудрость гораздо в большей степени является чирьем на заднице, нежели чем-то полезным. Разумно ли будет тебе, юноша, тратить время на ее изучение?

Я покачал головой.

— Полагаю, нет, — сказал я.

Диоген открыл глаза и уселся прямо.

— Ты полагаешь совершенно правильно, — заявил он с неожиданным воодушевлением. — О, я кое-что смыслю в мудрости, видишь ли, и если тебе очень хочется, могу и тебе рассказать. Я могу научить тебя немного разбираться в человеческой природе, изучая историю, и тогда ты увидишь, в какой беспорядок мы, люди, приводим все вокруг, пытаясь жить совместной жизнью в городах. А вот и вдохновляющий момент: у тебя появится это пьянящее, головокружительное чувство, отмечающее моменты величайшего озарения. Но все, что оно принесет тебе — это уныние, желание завязать с попытками быть добрым гражданином и переселиться в горшок. Вместо всего этого я предлагаю тебе поверить мне на слово, когда я говорю, что мудрость — а это всего лишь другое название истины — совсем не то, с чем стоит связываться. Держись от нее подальше; продавай ее другим, если это принесет тебе хотя бы драхму, но даже не думай пробовать ее на себе. Нет, я думаю, ты хочешь научиться чему-нибудь полезному и практичному, чему-нибудь такому, что позволит тебе заработать на безбедную жизнь в будущем. Как думаешь?

— Звучит в высшей степени разумно, — сказал я.

— Хорошо, потому что я в высшей степени искушен в этих материях. Я могу научить тебя противоположности мудрости, то есть безумию, и противоположности правды, то есть лжи. Договорились?

Я серьезно посмотрел на него.

— Договорились.

— Молодец, пацан.

Он оглянулся вокруг, рассматривая прохожих, затем опять посмотрел на меня.

— Ладно, — сказал он. — Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

— Прошу прощения? — переспросил я, озадаченный вопросом.

— Ты меня слышал, — сказал Диоген. — Чем ты хочешь заниматься всю оставшуюся жизнь? Земледелие? Сочинение речей? Война по найму? Хочешь ли ты стать человеком, который ходит с ведром и ветошью и моет бани, когда все остальные отправляются по домам? Или ты предпочел бы стать царем Персии, скажем, или диктатором Сиракуз?

Я улыбнулся.

— Не так-то это просто, — сказал я. — Есть вещи, мне недоступные, как бы сильно я их не хотел.

Диоген нахмурился.

— Это почему еще? — сказал он. — Ты просто не подумал хорошенько. Ладно, давай подойдем к вопросу научно. Что общего между мной, тобой, слепцом, торгующим колбасками около театра Диониса, и персидским наместником Ионии?

Я почесал в затылке.

— Я не знаю, — признался я.

— Для начала, — ответил Диоген, — все это двуногие, лишенные перьев.