Александр Суворов - [7]

— Сынок, подай перо и бумагу, — приказал отец.

Александр быстро принес из спальни ларчик, открыл его и подал отцу чернильницу, песочницу, гусиное перо. Отец, обмакнув перо в чернила, задумался.

— В какой же полк тебя писать? — задумчиво глядя на сына, спросил Василий Иванович. — В Преображенский? И дядя твой, Александр Иванович, в Преображенском, и я в Преображенском. Выходит, и тебе в Преображенский.

— Батюшка, — тихо сказал Александр, — пишите меня в Семеновский.

— В Семеновский? Почему же?

— Да мне матушку жалко стало: ей трудно со мной сразу расставаться. Преображенский в Петербурге, а Семеновский полк в Москве квартирует… Все ближе к дому.

— В Семеновский полк не напишут: у нас в Семеновском родни нет.

— А Прошка Великан? — напомнил Александр.

Василий Иванович усмехнулся.

— Кто же это будет Прошка Великан? — спросил Ганнибал.

— Прошка-то? Вы не знаете? — удивился Александр. — Его батюшка за то в солдаты отдал, что он кобылу огрел оглоблей да спину ей сломал. К тому же озорник. Все дрался: ударит, а мужик и с копыльев долой. Батюшка его и сдал. Царица послала его с другими великанами к прусскому королю Фридриху. А у Фридриха пушка в грязи завязла. Велел король своим солдатам пушку тащить — десять вытащить не могут. Отступились. Прошка подошел, крякнул, один пушку из грязи вынул да на сухое место и поставил. Только и сам повалился около пушки — у него жила лопнула. А когда жилу ему срастили, выходили, то отпустили его домой…

— Да как же Прошка с лопнутой жилой в строю?

— Да он ничего еще, только тяжелой работы не может.

— Чудо-богатырь! В Москве непременно погляжу на Прошку, — сказал, рассмеявшись, генерал. — А ты еще не знаешь, Василий Иванович, что Никита Соковнин в Семеновский полк вернулся?

— Неужто? Какой поворот судьбы! Никита Федорович Соковнин мне друг и приятель. Истинно ты, Абрам Петрович, чудесные вести принес!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Жребий брошен

Морозным утром Василий Иванович Суворов стоял в стеганом ватном архалуке на покрытом инеем крыльце. Ключница сыпала курам из кошелки горстями житарь.[8] Куры ссорились и дрались. Вороватые воробьи норовили тоже клюнуть. Петух их отгонял, покрикивая: «Ты куда-куда? Пошел!»

Василий Иванович не отрываясь следил за одной хохлаткой — она клевала торопливо и жадно.

Ключница, вытряхнув из кошелки остатки зерна, сердито крикнула барину:

— Каждое зернышко считаешь?

— А тебе бы что — украсти? — ответил Суворов.

Он в самом деле считал. Ключницу он взял на замечание давно. На досуге пересчитал, сколько бывает зерен в гарнице житаря.

— Сто восемьдесят четыре… пять… шесть… А ты, жадюга! Все ей еще мало! Кш! Кш! — закричал он на хохлатку.

Василий Иванович поднял палочку и швырнул в кур. Они всполошились и разлетелись. Хохлатка вскрикнула, но не перестала клевать.

— Сто девяносто пять… шесть… семь…

В эту минуту ко двору подскакал верховой, соскочил с коня, привязал его к воротному кольцу и, сняв шапку, подал боярину письмо.

Взглянув на печать, Суворов узнал, что письмо от Ганнибала. Василий Иванович вскрыл пакет, пробежал письмо и велел нарочному идти в приспешную и сказать, что боярин приказал поднести ему вина.

Забыв про кур, Василий Иванович вошел в дом. В горнице Александр читал матери вслух из толстой книги в кожаном переплете житие благоверного князя Александра Невского. На полу возилась с лоскутками Аннушка, наряжая деревянную куклу.

— Оставь читать! — торжественно произнес Василий Иванович. — Ты стоишь у меты[9] своих желаний.

Он прочитал матери и сыну письмо. Генерал писал, что премьер-майор Соковнин снизошел к просьбе Василия Ивановича — прошение Суворова уважено.

«По сему господа полковые штапы[10] тысяча пятьсот сорок втором году октября двадцать второго дня приказали недоросля Александра Суворова написать лейб-гвардии Семеновский полк в солдаты сверх комплекта, без жалованья и со взятием обязательства от отца его отпустить в дом на два года. Он, недоросль Александр Суворов, имеет обучаться во время его в полку отлучения на своем коште указным наукам, а именно: арифметике, геометрии планов, тригонометрии, артиллерии, части инженерии и фортификации, тако ж из иностранных языков да и военной экзерциции совершенно, и о том, сколько от каких наук обучится, каждые полгода в полковую канцелярию для ведома репортовать».

По-разному приняли известие, полученное от Ганнибала, Александр и его мать.

Едва дослушав письмо до конца, Александр захлопнул книгу, закричал петухом, запрыгал по горнице, затем кинулся обнимать отца, хотел выхватить у него письмо, чтобы самому прочесть, за что получил подзатыльник. Александр выпрямился и, стоя с протянутой рукой посреди комнаты, возгласил:

— «Цазарь, стоя на берегу Рубикона и обратясь к приятелям, между коими был славный Азинний Полоний, сказал им: «Мы еще можем вспять возвратиться, но если перейдем сей мосточек, то надобно будет предприятие до самого конца оружием довести. Пойдем же, куда нас зовут предзнаменования богов и несправедливость супостатов наших. Жребий брошен».

— Ах ты, Аника-воин! — с горестной насмешкой воскликнула мать. — Да ты погляди на себя в зеркало, какой ты есть Юлий Цезарь!