Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - [196]
У Таис не было ни сил, ни желания вникать в грязную свару под названием борьба за единство империи, борьба за раздел империи, за идеи, за наследие, за имя великого… Мерзко и противно. Лицемерие, предательство, подлость — вот как это все называется. Если бы она была в состоянии здраво воспринимать Птолемея, она бы ненавидела его за то, что он принимал в этом участие. Но она воспринимала его не более чем слабую тень, поэтому и ненависть ее держалась в рамках.
Еще до начала открытой войны всех со всеми, сатрапии были поделены между генералами, и Птолемею, предложившему этот раздел, досталась самая богатая и географически почти независимая сатрапия — Египет. Туда-то, в Мемфис, переехал Птолемей вместе в больной Таис, прихватив заодно саркофаг с телом Александра. Легенда, а они начали слагаться еще при жизни Александра, гласила, что богатство и благополучие посетит ту страну, где будут находиться останки «счастливого Александра». Вот так она все-таки оказалась в Египте, в Мемфисе. Приплыла не на корабле через Аравию с Александром, как планировал он незадолго до своего конца, а сухопутным путем с живым Александром в душе и мертвым его телом в золотом саркофаге. Так печально замкнулся круг ее жизни.
Итак, прошли два года.
Таис проснулась рано для себя. Светило солнце, но почему-то шел дождь. Дождь при солнце — необычно, а дождь в Египте — необычно вдвойне. Помимо шума дождя, она услышала голоса людей, смех, хлопанье дверей — звуки жизни за окном ее затемненной комнаты, и удивилась этим звукам. В соседней комнате Геро объясняла рабу, что купить на рынке, отсчитывала деньги. Таис удивилась ее деловому тону. Послышалось шлепанье босых ног.
— Что ты здесь хочешь, Лаг?
— Я кошку ищу, убежала куда-то. Адониса испугалась, — ответил мальчишеский голос со смехом. Таис удивилась тому, как бойко разговаривал ребенок.
— Не бегай здесь, разбудишь маму, — строгим шепотом ответила Геро. — А наследил как!
Когда все стихло, Таис медленно, держась за стены, вышла из своей спальни и огляделась вокруг. О ее ноги потерлась откуда-то взявшаяся кошка. На столе стоял раскрытый ларец, полный золотых и серебряных монет, и на каждой из них был изображен Александр.
Александр…
Таис стала перебирать монеты, поднесла к глазам серебряную тетрадрахму, пригляделась: Александр с рогами Амона. Взяла в руки золотой статер с изображением Зевса на троне работы Фидия, перевернула ее и… заплакала. Александр в поднятом шлеме, с длинными локонами и сосредоточенным, почти грозным взглядом. Это его лицо, его перья на шлеме, его серьга в правом ухе, но не его монета. Это новая монета, отчеканенная после его смерти.
— Значит, жизнь продолжается?.. — прошептала Таис.
— Таис, Таис, о, Таис! Ты встала! Тебе лучше! — В дверях застыла Геро, в волнении прижимая руки к груди.
— Жизнь продолжается? — спросила Таис и посмотрела на Геро почти таким же грозным взглядом, как Александр на монете.
Улыбка сошла с лица спартанки, а в глазах появилось смятение.
— Это другая жизнь… — тихо ответила она. — И ты должна жить, — она вдруг не знала, что ей говорить дальше.
— И я должна предать его? — уточнила Таис.
— Это не предательство. Это его желание… — неуверенно начала смущенная Геро и по вспыхнувшим глазам Таис поняла, что случайно попала в точку.
«Сделай это ради меня!»
Таис почувствовала, как она ослабела от долгой неподвижности, как плохо держат ее ноги и тяжело дышится, и со стоном опустилась в кресло. Подлокотники его были украшены головами львов. Это было ее старое кресло, так же как и стол на изогнутых ножках с ляпис-лазуревой инкрустацией сцены охоты. Вдоль стены стояли ее высокие медные светильники, украшенные свежими цветами, ветками вьющихся растений. Их украсила Геро, но так, как это всегда делала Таис. Ее же стараниями были развешаны шелкотканые гобелены и легкие драпировки, повсюду в вазах стояли розы. Кошка снова потерлась о ноги Таис. Кошка была новая, египетская, серого цвета, какую всегда мечтала иметь Таис, — цвета своих глаз и со своим профилем. Александр иногда называл ее кошкой. Александр, отпечатанный на монетах и в ее сердце — навсегда.
— Я вижу, что тебе лучше, я чувствую это, — сказала Геро срывающимся на рыдания голосом и подошла к ней. — Как я рада!
— Ты рада, что я не умерла? Почему? — спросила Таис с иронией, а может быть, с неприязнью.
