Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей - [20]

Придворные правила этикета ограничивали членов императорской фамилии в выборе круга общения. Не всякий частный салон был доступен им для посещения, да и сами устраивать журфиксы, на которые могли бы приходить люди нечиновные, они были не вправе. Даже знаменитый салон великой княгини Елены Павловны, в котором встречались и чиновники, и дипломаты, и литераторы, и музыканты, формально был салоном ее фрейлины баронессы Э.Ф. Раден. Поэтому поиск свежих сил, неординарных личностей за пределами круга официальных лиц был для Константина Николаевича затруднен. Головнин же, спектр деятельного общения которого был весьма широк, становился той нитью, которая связывала генерал-адмирала с петербургским обществом.

Головнин надолго становится личным секретарем великого князя, и между ними завязывается дружба, которая протянулась почти на сорок лет, до самой кончины Александра Васильевича. Скоро определились и роли каждого в их совместной деятельности. Головнин принял на себя бремя фактотума Константина Николаевича, педантично выполнявшего все его поручения, а генерал-адмирал стал патроном своему другу, которому он доверял свои сокровенные тайны, мысли и чувства и при этом всячески содействовал его служебной карьере. Помимо того, что лежало на поверхности, в их отношениях присутствовали и скрытые роли, содержание которых, однако, было достаточно заметно окружающим.

Эти роли хорошо просматриваются в их переписке, которая велась на протяжении всего периода их дружбы — с 1851 по 1886 г. До ухода генерал-адмирала в отставку в 1881 г. эта переписка носила преимущественно односторонний характер: объем эпистолярного творчества Головнина в десять раз превосходил объем писем великого князя. Константин Николаевич был довольно ленив на писание и, занятый многочисленными делами, не утруждал себя частной перепиской. Головнин же, напротив, обладал фантастической работоспособностью. Даже будучи министром, он «стремился лично во все вникать» и «не только неизменно правил, дополнял и редактировал наиболее важные документы, составленные чиновниками министерства, но и сам много писал»^{110}.

Их письма отложились в трех архивохранилищах: в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (в фонде А.В. Головнина) хранятся письма Константина Николаевича за 1851–1864 гг.; в Государственном архиве Российской Федерации (в фонде Мраморного дворца) находятся его же письма за 1881–1886 гг.; в Российском государственном архиве Военно-морского флота (в фонде вел. кн. Константина Николаевича) сохранились письма Головнина почти за весь период их отношений — с 1856 по 1886 г. Внутри этих больших периодов переписка сохранилась только за те годы, когда корреспонденты были в разлуке.

Откровенность корреспондентов в переписке, особенно когда письма переправлялись «с оказией» («надеюсь написать Вашему Высочеству кой-что любопытного в первый раз, когда удастся писать не по почте», — писал Головнин в одном из писем 1856 г.^{111}), имела следствием неполноту сохранившегося эпистолярного наследия двух сановников. Осторожность Головнина, возможно, была причиной несопоставимо малого количества писем генерал-адмирала, отложившихся в архивах. Некоторые письма адресаты по прочтении уничтожали. Так, Головнин писал Константину Николаевичу в Варшаву, что сильно взволновался, узнав, что адресат не уничтожает его письма. Он предупреждал великого князя о том, что при неблагоприятных обстоятельствах («когда Вам придется поспешно оставить Варшаву») они могут стать достоянием гласности. «Могу ли я после этого писать Вам о разговорах с Государем, — вопрошал он своего корреспондента, — о том, что происходит в Совете министров и т. п. Есть ли кто другой, кто пишет Вам это и кто пишет так часто и откровенно, как я? Посему, если Вашему Высочеству угодно, чтоб я продолжал так же писать, необходимо: или чтоб Вы собственноручным письмом обещали мне жечь мои письма, никому не показывая их; или, если хотите сохранить для справок, чтоб возвращали мне с карандашной отметкой, а я по накоплении их передам в Мраморный] дворец в запечатанном картоне»^{112}.

Много позже, после своей отставки, генерал-адмирал пенял Головнину за то, что он все по тем же соображениям безопасности вырезает из его писем целые куски: «Я очень сожалею, что Ты из моих писем сделал вырезки и сжег их». Поскольку же Головнину приходилось играть роль своеобразного PR-агента великого князя в Петербурге и частенько зачитывать отрывки из великокняжеских писем в беседах с разными сановниками, он просил патрона сортировать письма на те, которые можно показывать другим, и на те, которые он «должен уничтожить или хранить про себя». Этот труд великий князь, не склонный обременять себя мелочной работой, перекладывал на своего бывшего секретаря: «Ты сам потрудись взять на себя роль цензора, и изволь красным карандашом отмечать, что Ты найдешь нецензурного, и этого другим не читай»^{113}.

Для лиц, сколь-нибудь сведущих в отношениях в высших сферах, была очевидна роль серого кардинала, которую исполнял Головнин при генерал-адмирале. Известный знаток придворных нравов и разоблачитель политической кухни князь П.В. Долгоруков писал об Александре Васильевиче: «Тонкий и хитрый, он скрывает при дворе свою тонкость под маской благодушия и полнейшей простоты; глубокий знаток человеческого сердца, никто, как он, не знает, к каким сердечным струнам следует обращаться, какие пружины надо нажать; он поразительно умеет влиять на людей, руководить ими, направлять их»