Александр I - [33]
Вы знаете подозрительный характер Императора. Что бы он ни делал, он делает это наполовину. Он слишком слаб, чтобы царствовать, и слишком силен, чтобы им руководить>[99].
Кроме того, царь был не прочь сделать своего министра козлом отпущения, чтобы обрести поддержку своего окружения накануне грядущего конфликта с Францией.
Александр, к тому же, сознавал потенциальную угрозу своей власти, представляемую планом Сперанского. Мы не можем знать, что произошло между ними двумя в их последней встрече, но вскоре после отставки Александр говорил полицейскому чиновнику Я. И. де Санглену, что предложение Сперанского о том, что в случае войны царь должен передать полномочия специально созванной боярской думе, «убедило меня, что он и его министерства в самом деле интригуют и строят козни против власти, от которой я не могу и не имею права добровольно отказаться к услугам моих наследников»>[100]. Александр, конечно, не мог не прислушиваться и к другим своим советникам, требовавшим сохранения правителем полной власти, и считал это совершенно совместимым с предполагаемой реформой. Члены Негласного комитета скорее доверятся реформирующей власти самодержца, чем инстанциям типа Сената. Когда кое-что из планов Сперанского стало известно, друг царя Александр Голицын продемонстрировал, что разделяет это недоверие к передаче власти инстанциям. Он прокомментировал предложение Сперанского запретить обжалование резолюций, прошедших Сенат, следующим образом: «Мнение большинства в России таково, что только влияние монарха, и лишь его одного, на все части администрации и двора может определить правильное решение вопросов»>[101]. Сперанский, при всем его уме и близости к Александру, не вполне замечал различие умонастроения не только между собой и царем, но также между собой и множеством других образованных россиян.
Окончательно оформленный вызов взглядам Сперанского на путь, которым должно двигаться Российское государство, можно найти в трактате «О древней и новой России…»[102] Николая Михайловича Карамзина, официального историографа Российской империи. Он был показан Александру в 1811 году (уже после образования Государственного Совета, но перед отстранением Сперанского от власти) и утверждал альтернативный путь развития России. Одним из жесточайших критиков Тильзитского договора была сестра Александра, Екатерина. Она вышла замуж за Георга Ольденбургского, который был назначен губернатором Твери, Новгорода и Ярославля. Чтобы развеять скуку жизни в провинциальном городке, каким была Тверь (примерно в тысяче миль к северо-западу от Москвы), Екатерина создала собственный салон, куда приглашались выдающиеся писатели и мыслители, включая и Карамзина. По-видимому, именно Екатерина подала Карамзину идею изложить свои мысли на бумаге в форме мемуаров. Карамзин встретил Александра в Твери и вел с ним беседу; он, вероятно, также чувствовал себя в положении защитника самодержавия от царя в этих послеобеденных разговорах. Екатерина, между тем, прочла трактат Карамзина и, к понятному его смущению, частным порядком вручила его своему брату. К сожалению, неизвестно, прочел ли его Александр. Оригинал был потерян; известная нам версия — копия, найденная в бумагах Аракчеева. Точно известно, что Александр никогда не ссылался на него, и нет никаких признаков того, что он повлиял на потерю Сперанским расположения, но как сумма обид и тревог образованных представителей дворянства и, по-видимому, отражение общего смысла дискуссий в тверском салоне, трактат — полезный комментарий настроения времени и интеллектуальной атмосферы, в которой Сперанский столь уверенно выдвигал свой смелый конституционный проект. Основные принципы трактата высказаны в следующем заключении:
Дворянство и Духовенство, Сенат и Синод, как хранилище Законов, над всеми. Государь, единственный Законодатель, единовластный источник властей. Вот основание Российской Монархии, которое может быть утверждено или ослаблено правилами Царствующих >[103].
Первая часть работы была ретроспективным обзором российской истории, призванным продемонстрировать, что именно принцип абсолютной монархической власти способствовал созданию, сохранению и процветанию российского государства (другими словами, абсолютная противоположность историческому введению Сперанского к его плану 1809 года, призванному убедить Александра, что подошло время фундаментального изменения структуры царизма). Критика Карамзиным попыток реформировать при Александре правительственные институты основывалась на той же предпосылке. Он осуждал ненужные изменения, концентрацию власти в руках министров и, в частности, Государственного Совета, соответствующее уменьшение власти Сената и увеличение бюрократизации, как результат введения министерств. (Проект Сперанского 1809 года не был опубликован, и, следовательно, критика Карамзина основывалась лишь на тех реформах, которые были проведены). В этих реформах Карамзин видел опасность и впустую растраченные усилия не потому, что все изменения были потенциально вредными, но потому, что он отмечал влияние иностранных (наполеоновских, в частности) институтов на Россию, которая, по его мнению, имела самодостаточные традиции и структуру. Если Александр в самом деле прочел трактат, сомнительно, чтобы он испытывал благодарность к Карамзину за его «духовное мужество» в доведении до сведения царя причин неудовлетворенности в стране, как они ему виделись. Царь подвергался критике за то, что вместо укрепления мира вовлек страну в войну, не давшую ей никаких выгод; а новые университеты — за то, что полагались на иностранных профессоров, за их несообразный учебный курс и неадекватную финансовую организацию. Карамзин критиковал Сперанского за политику, одобренную царем, например, за введение экзаменов для чиновников и фискальные меры, и на сомнительной исторической и юридической почве защищал институт крепостничества, к которому Александр выражал отвращение.
