Александр Блок - [54]

Незадолго перед тем, 5 мая 1906 года, Блок заканчивает университет — «по первому разряду, получив четыре “весьма” на устных и круглое “весьма” на письменных экзаменах», как он сообщает в письме отцу. А на следующий день поставлена последняя точка в поэме «Ночная Фиалка».

В Шахматове — отдых, накопление новых сил. С Белым – вежливый обмен письмами по мелкому поводу: Блок напечатал в «Весах» желчную рецензию на коллективный сборник «Свободная совесть», участником которого был Белый, а тот объявил о своем уходе из этого издания. Блок беспокоится, не из-за него ли; Белый уверяет: нет, тревожиться не о чем.

А Любовь Дмитриевна после отъезда Белого вдруг испытывает отрезвление: «…Что же это? Ведь я ничего уже к нему и не чувствую, а что я выделывала!» Нет речи о задуманной ими было поездке в Италию — туда она собирается теперь с Блоком. И Блок 25 июня пишет Евгению Иванову о их с Любой намерении побывать в Венеции, Риме и Флоренции, оговариваясь, что «надо для этого наработать денег». Через пять дней Любовь Дмитриевна извещает Белого: «Мы, должно быть, не поедем в Италию; теперь так выходит. Может быть, конечно, и еще раз передумаем».

Но тут уж не до Италии — тем более что и на прожитие не хватает. В доме уже пошли разговоры о том, что молодая семья не участвует в общих расходах. А Любовь Дмитриевна тем временем многократно передумывает, перерешает, как быть, как жить дальше. Она то дает Белому надежду, то забирает свои обещания назад. То на «ты» к нему обращается, то переходит на «вы»…

Семнадцатого июля Блоки гуляют в окрестностях Шахматово, взбираются на самый высокий холм, откуда видно менделеевское Боблово… Любовь Дмитриевна вспоминает пьесу Ибсена «Строитель Сольнес», ее героиню Гильду, мечтающую о замке, стоящем на высоте и на полном просторе. У нее созревает окончательное решение, которое она подробно излагает в письме к Белому от 22 июля 1906 года, подводя черту под их отношениями: «Боря, то, что было между нами, сыграло громадную роль в моей жизни; никогда, быть может, не узнавала я столько о себе, не видела так далеко вперед, как теперь. Вам я обязана тем, что жизнь моя перестала быть просто проживанием; теперь мне виден и ясен мой путь в ней». Общение с Белым помогло Любови Дмитриевне осознать себя как личность теперь. И личность теперь велит женщине отказаться от страсти: «Путь мой требует этого, требует моего вольного невольничьего служения. И я должна нарушить с вами все».

Непросто дается решение. Евгений Иванов, как раз в это время навестивший Блоков в Шахматове, видит у Любови Дмитриевны «слезы на глазах, должно быть, за Белого».

Во время прогулки они заходят в деревню. Бабы, занятые на жатве, бросают работу и долго смотрят на женщину в сарафане и кудрявого мужчину в рубахе. Идут дальше – у пруда лошадь с жеребенком. Блок вдруг говорит о том, что дамское седло надо продать: ведь Люба больше не будет ездить верхом. В ответ: «Саша, не мучь меня…»

Белый пишет из Дедова непрерывно и много. «Сто страниц заказного письма!» – изумляется Александра Андреевна. Приезжает в Москву и продолжает «обстреливать Блоков» (его слова). 6 августа Любовь Дмитриевна шлет ему еще одно категоричное послание, просит в Петербург больше не приезжать и переписку прекратить.

Это все, впрочем, бесполезно. Надо ехать в Москву. Заглянуть в редакцию «Золотого руна», а прежде всего – объясниться с безумцем.

Восьмого августа Блоки в Москве, шлют записку: «Боря, приходи сейчас же в ресторан Прагу. Мы ждем». Белый приходит, взлетает по лестнице. Видит загорелого Блока («бритый “арап”») и спокойную, нарядную, пышущую здоровьем Любовь Дмитриевну. «Ей-то всех легче», – думает мстительно (и ошибается, конечно, – как всегда). Блок заказывает бутылку токайского, но Белый не желает продолжать разговор. Все направляются к выходу. Блоки шагают по лестнице, тесно прижавшись друг к другу, Белый бросает «десятирублевик» изумленному лакею. Толком не простившись, расходятся: Блоки – в сторону Поварской, Белый – на Арбат.

На следующий день Блок из Шахматова извещает Белого, что убирает посвящение ему с книги «Нечаянная радость»: «Теперь это было бы ложью, потому что я перестал понимать Тебя». Белый же в полном отчаянии, надев найденную среди старых вещей черную карнавальную маску, вынашивает мысль о самоубийстве. Его навещает Эллис, в разговоре с которым, всплывает слово «дуэль». «Твердо знаю: убить — не убью; стало быть: это форма самоубийства; от Эллиса прячу намерение это, но посылаю его секундантом к А. А.» — так впоследствии объяснена Белым возникшая фантастическая ситуация.

Но может быть, не смерти он ищет? Иллюзия самоубийства порой маячит в сознании человека, одержимого как раз жаждой жизни (так было и с Блоком, когда он 7 ноября 1902 года писал предсмертную записку). Белый искренне не может понять, почему Любовь Дмитриевна отвергает его проект счастливого совместного существования. Отношения Блоков кажутся ему не то ложью, не то странной жертвой неведомо чему. Через много лет, сличая события 1906 года с блоковскими письмами и стихами, он видит в стихотворении «Ангел-хранитель», написанном 17 августа, на годовщину свадьбы, отпечаток «тяжелейшего лета». В стихах же этих — не жалоба, не тоска, а более сложное чувство — трагическая неразрывность жизни и смерти. Вот последние строки: