Александр Башлачёв: исследования творчества - [15]
Сегодня «городовые» могут спать спокойно: с народной песней и рок-музыкой у нас окончательно «все в порядке…»
Но обратимся-таки к намеченному темой курсу: евангельские и фольклорные образы в творчестве А. Башлачёва.
Четыре стихотворения 1986 года — «Имя Имен», «Вечный пост», «Тесто», «Пляши в огне», — объединенных пометками А. Башлачёва в цикл, как раз и созданы на метафорическом переосмыслении евангельских и фольклорных образов. Остановлюсь на этом цикле, чтобы идти вглубь, а не снимать сливки со всего творчества поэта.
Есть песни, которые не теряют мощи на немой бумаге, но эти четыре нужно еще и слышать — и слышать подряд (сам автор их подряд для записи так и не спел). Башлачёв эти вещи не поет… тут другое: он воет юродивым пророком в песне «Имя Имен», требует, умоляет, клянет, клянется, заклинает, бросает вызов… в остальных. И всегда на пределе эмоциональных человеческих сил. Погружаясь во время исполнения в бездну своих песен, поэт сжигает себя: человеку не дано сил, чтобы долго нести боль мира и предчувствие его близкого конца. Но нести надо, потому что для того пришел. Его самосожжение не было бы напрасным, если бы он донес открывшуюся ему истину, но люди предпочитали заряжаться драйвом и оставаться глухими. Есть время разбрасывать камни и время собирать камни. Пришла пора собирать.
В песне «Имя Имен» (первое название «Притча») в емких метафорах переплетены две истории: евангельская о рождении Христа и горькая история России. И недаром в более поздних вариантах песня звучит с юродствующими завывающими интонациями[43]: именно юродивые — плоть от плоти народной культуры — с вызовом соединяли евангельское и фольклорное.
В песне произошло смелое, на грани вызова, свято-юродствующее соединение в единый миф о России и Боге языческого и сакрального, поэтому возможными стали встреча под одной путеводной звездой волхвов и витязя из русских народных сказок, превращение Девы Марии в девицу Машу в белом пуховом платке рядом с закипевшим на печи самоваром и кашей…
Иносказательно назван и Христос — он Имя Имен, то есть Слово (сакральная новозаветная метафора). В песнях Башлачёва евангельские события, притчи обретают новое имя, новую жизнь — становятся новым мифом[44] на новой Святой земле. Зачем?
Неожиданным, наверное, покажется это сопоставление, но вспоминается «Бесконечная книга» Михаэля Энде: чтобы спасти исчезающую страну Фантазию, нужно дать новое имя ее королеве, и сделать это должен земной мальчик. Так и Башлачёв ищет новые имена, чтобы «спасти», «воскресить» Бога для своего «времени колокольчиков», когда «небо в кольчуге из синего льда», когда «не слышны стоны краденой иконы»… Ведь ветшает, изнашивается не истина, а слова. Они со временем теряют живую энергию и превращаются в штампы — так простые истины превращаются в догмат, а значит умирают: «Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв» (Откровение от Иоанна). Люди перестают верить мертвым словам: слова либо уходят, либо облекаются в иронию и цинизм. Чтобы вместе со словами не ушло из человеческой жизни сокровенное, о нем нужно говорить иными словами. Нужно воскресить Слово, нужно найти имя имен. В этом высшее предназначение поэта и в этом одна из святых ролей юродивых: «<…> От стократного повторения вечные истины, на которых покоится обряд, тускнеют, эмоция охлаждается и превращается в обыденность. Зрелище юродства как бы обновляет вечные истины, оживляет страсть. Оно противостоит рутине»[45].
Спроси, Звезда
Такое слово рождается в муках (см. песню «Тесто») и с болью, криком, молитвой прорывается к людям.
Очевидно, что библейские образы в поэзии Башлачёва — это не притянутые за уши готовые символы, чтобы «углубить» посредственную мысль, как это нередко бывает, а творимое, рождаемое в муках Слово.
Боль поэта за ту страну, где «Бог умер» (Ф. Ницше), где Его вдова, Россия, обречена на страдания и вечный пост, — в следующей песне:
Так как Имя Имен стало судьбой России, то в следующей песне цикла «распинают» уже не Христа, а Россию-вдову, ей уготован «вечный пост».
