Алехандро Вартан - [8]

— Пешком тут не пройти, — продолжил мысль Семен, — нужна система поиска. Если статуи в Доме Артефактов стоят слишком близко друг к другу, то все усилия бесполезны. Но если это механизм, то должна быть система управления. Хотя не совсем понятно, что тут и где. Дом хранит Статуи, но есть и чистый архив — все разложено по полочкам. Я прихожу туда, потому что, предположим, у меня есть бирка с номером.

— Но в Доме Артефактов есть лицо, есть каменное тело. Насколько я понял, статуи разрушаются, и самые первые слои уже не распознать. Что это за сила? Летейская вода, кислота? Я бы спросил сам у себя, но все это с трудом помещается в голове. Но ведь должен бы я быть и инфузорией — или все это домыслы? Ведь это не более, чем книга, непонятно для кого выпущенная. Если для инфузорий не делали статуй, то не делали их и для собак. Самый первый слой — первые люди земли, миллион лет назад. Но я думаю, в том месте все превратилось в единую слипшуюся массу. Родители человечества. И через этот песок происходит связывание с какими-то другими Домами. Может быть, люди до людей. Я думал логически. Наверное, должны быть и идеальные фигуры. Что-то сломалось? Нет, я полагаю, кто-то располагает и идеальными данными? Это — лишь один, отдельно взятый, зал.

— Кто же он? — спросил Семён.

— Должно быть, Директор.

— Директор. Дьявол, по-твоему?

— Человек, прочитавший эту книгу, находится в объективе, или еще можно сказать — под прицелом, это также можно назвать фильтрацией, отсеиванием. Но заказчик не собирался продавать ее в магазине, а значит, круг кандидатов гораздо уже. Он просто не подумал, что текст прочтут посторонние лица.

Социальные сети в телефоне вздрагивали, каждая отдельная — публичный цифровой зверь. Насос. Облаченный в облако субъективного мышления, человек не способен видеть дальше того, что передает ему механизм восприятия. Возможно, выходить за эти рамки опасно — мотор сломается, ты потеряешь всякий смысл, а потому, жизнь в раковине — это не самое плохое явление.

— Между прочим, Девушка тоже читала, — заметил я.

— Круг лиц ограничен, но Главный уехал, хочется совершить злодеяние. Раньше бы взял кружку пива, но вся голова занята работой. Круг лиц ограничен. Интересно, кто-нибудь вспомнит об этом через месяц?

— А что будет через месяц?

— Отпуск. Мифический служитель Дома найдет себе замену, который станет некий Алехандро Вартан.

— События могли происходить не в наше время, — сказала Даша.

— Акваланг, — Семен поднял указательный палец, — это когда ты покупаешь себе все, что надо, но нырнуть можешь только в бассейне. Но до бассейна у тебя никогда не дойдут руки. Каждый день ты говоришь себе, что что-то изменится.

Глава 3

После обеда работа совсем не та, чем с утра. Нет, если выехать куда-то, подальше, на пару с фотографом, по пути — пару кружек самого холодного кваса, трубопроводом — прямо из Антарктиды, вместе с чувством льда, чувством как единицей городского эфира. А, ребята тут будут до вечера пахать. Ни минуты покоя. Когда же что-то такое обозначится, что-то напоминающее большой предвечерний расслабон, Главный вдруг заявится, под вечер. Офис — его дом. Даже и не поймешь, что для него важнее — жилище, как сосуд жизни, или вот — редакция, место, где сливаются биотоки бизнеса и прочий автопилот. Но это еще надо собраться.

А если представить Директора другого, должно быть, воображаемого, большого и величественного в своей темноте, в одежде из материи ночного неба, и, может быть, в черном цилиндре….

Смерть для него — лишь рецептура. Закурив, он прочтет строки.

  Везде: вверху, внизу, вдали, передо мною —

  Безмолвие пространств и ужас высоты,

  И ночью Божий перст в провалах темноты

  Кошмары чертит с их бездонной глубиною.

Должно быть, он проследует дальше, к статуе Бодлера.

— Спишь? — спросит он. — Вот — живая и мертвая вода. Просыпайся. Поговорим о царстве форм нездешних.

Бодлер открывает глаза.

— Несколько раз я играл в человека, — говорит Директор, — мне сделать это не сложно, потому что, может быть, я уже играл тобой.

— Я мёртв? — спрашивает Бодлер.

— Да. Дело в том, что вон, посмотри — видишь, как закручивается спираль? Все это — механизм мира мертвых, и это вызывает жуткую тоску. Пока ты спишь, тени стихов рождают стихи иные. Ты их можешь прочесть.

— Могу, — признается Бодлер, — ты хочешь, чтобы я тебя развлекал?

— Ты же бросал вызов.

— Но жизнь — конвейер на пути к заводу по переработке, не важно, бросал ты вызов или нет. Завод — не просто слово, все, что жило, не может войти в другой мир без необходимой обработки.

— Я хочу отдохнуть.

— Иди в отпуск.

— В отпуск. Хорошо, хорошо.

Темнота синеет, на следующем обороте возникает свет ирреальный, но на каждом метре просматривается тонкая структура — спиралевидное образование наполнено спящими умами, прожитыми жизнями, забытыми книгами. Директор двигается по мосткам, он шагает по самой спирали, идет вверх ногами, огонь его сигареты отражается на лицах. Статуи — это лишь форма представления. Спиралевидный путь — отображение времени и всё тех же лиц, и сон этот вечен.

— Ну вот ты, — говорит он, — как твое имя?