Алехандро Вартан - [15]

Света, у нее дел по горло. Хотя, конечно, бывают и такие дни, когда мы почти ничего не делаем.

Теперь про меня. Алгоритм тут не сложный. Рабочий день подойдет к концу, точно так же, как солнце нависнет над краем нашей земли. Я поеду домой. А оно поедет в другие страны. И в этом вечном, или хотя бы — продолжительном — цикле есть большая схожесть. Я и солнце. Два объекта, разных, но в чем-то идентичных, в своем стремлении к излучению квантов.

Пиджак будет висеть на боковом переднем сидении — человек-пиджак.

— Что? — спрошу я, — едем домой?

Он будет молчать в ответ, как и положено. Впрочем, если он начнет говорить, то потом его уже не остановить.

— Ничего. Скоро приедем.

А уже потом… Быть может, я открою двери и выйду. С рюкзаком, с припасами, с различными обмундированием для длительного похода.

В Козлово

Была осень, и горы представляли из себя ателье, в котором всю одежду лесов выставили на показ. И здесь, ближе к краю улицы, вид окрестностей словно зависал — вне зависимости от туманов. Хотя, туманы — это единое, это тело, которое может заставить многие вещи парить в воздухе. Тогда крыши отделяются, и хочется участвовать в этом неподвижном стоянии субстанции — как-нибудь вжиться в белесость, в волокнистость форм. Лучше всего быть художником. Но техника не всегда способна пропитать чувства и сделать их фосфоресцирующими, тем более, что ныне люди все больше склоняются к художествам автоматическим и искусственным.

Когда туман уходит, очертания земли осветляются. В цифровую эпоху воображение у людей хуже, чем хотелось бы, потому что техника замещает мир. Раньше существовали проявка, промывка, сушка, различные химикаты в частности — осветлитель. Склоны нельзя назвать землей, это что-то отдельное. Как если бы проектировали это место самостоятельно, вне зависимости от смысла места. Но, может быть, и всякая другая вещь — достаточно лишь вообразить себе это — способна излучать тот же смысл? Выберите все, что нравится. Эту мысль, кстати, нельзя упускать из виду, она проста, а простота для людей чаще трудна, а глупая сложность — теплее, маслянистее. Вроде бы нужно искать истину. Вроде бы далека она. Но всё рядом. И перманентное строительство, когда человек еще только начинает развиваться….

Я подумал, что раньше, еще до прибытия сюда, я выходил, чтобы посмотреть на звезды, но их уже не было. Их давно не было, и я ощущал себя деревом, которое очень долго росло в обратную сторону и теперь достигло определенных глубин. С точки зрения плоскости обычной жизни — это совсем хорошо. Это — прекрасное животное состояние, с богатым набором качеств и характеристик. Я много умею. Мне нечего боятся. Из той глубины, куда проросла крона дерева, звезды кажутся дырками — их прорезали в глобальном покрывале. Я хочу ощутить, пропитаться резонансом, хочу вздрогнуть, представляя, как они там висят, но ничего не получается….

Но всё это было тогда.

Теперь я смотрю на туманы. Они смотрят на меня, и кажется, что в целом мире нет людей, и что не отливает металлической синевой Субконтур — безлюдный и молчаливый. Непонятный.

Он — как я.

Предмет и человек — рядом. Бок о бок. Надо однажды прийти к этому состоянию. Надо однажды почувствовать себя частью большого и нескончаемого пространства, и свои мысли, которые пропитали всё и вся — по воле, по желанию.

В балках, сглаженных ветром, лежат леса — сейчас они познали силу красок. Зеленые леса не так интересны. Но, хотя и ими подчеркивают природную совокупность, общность. И тогда все горы — документ. А там, на пути к снегам, где вершины словно заточены для того, чтобы скрести небо, документ проходит начальную инициализацию.

Начало.

Здесь, наверное, не самое окончание пути человеческого, но надпись «конец», может — знак копирайта — все это можно связать напрямую с Козлово.

Я стою на небольшом балкончике в доме, который также является и частной гостиницей, здесь, в Козлово. Я курю. Концептуальность дерева, проросшего назад, навсегда оставлена, к ней можно вернуться потом. Я люблю ставить локальные задачи. Я просто нахожусь в данном месте — это большая редкость. Хотя здесь бывает довольно много людей, все они приезжают из несуществующих городов. Они, эти люди, также думают, что я вышел откуда-то из сверхбытия, пройдя весь путь по дороге скалярных величин.

И всё это очень нормально. Но надо смотреть на туманы дольше — пока они оттягиваются, словно одеяло, подчеркивая, что утро уже наступило, что уже пора вставать, заваривать кофе, пропитывая его запахом края дома. Пройдет ли этот запах по улице вниз? Разбудит ли людей, может — птиц, или духов, испуганных туманами и сидевших до поры в своих норах.

Я здесь — для кормления взора. Любой поиск связан с потребностью рисовать где-то в душе, невидимым инструментом осязания и памяти. Но на первом этаже расположился парень, который тренируется перед некой Олимпиадой. Я знаю, что такой Олимпиады нигде нет. Он считает, что есть. Он прав.

Когда я спустился, у нас был разговор по этому поводу. Парня звали Иваном, но имя свое он называл немного нараспев, из чего можно было сделать вывод, что тут имелась некая разница в произношении, да и вообще — его страна называлась, видимо, немного иначе, чем все, что только можно было представить. Я даже боялся спрашивать, чтобы не спугнуть туман.