Алеет восток - [5]

Положим, уже у всех — что бы в газетах ни писали. Это сорок пятом, в самом начале было, идет батальон НОАК, и у половины бамбуковые палки, в ожидании, что когда убьют товарища, взять его винтовку и патроны. Теперь мы им и своего подкинули (мосинских трехлинеек не жалко), и немецких трофеев, и даже «японок», не только взятых в Маньчжурии в сорок пятом, но и завезенных еще при царе в прошлую войну (прим. — последние «арисаки», из числа 820 тыс. закупленных царским правительством, лежали в мобилизационном запасе на складах сначала Советской Армии, затем самостийной Украины, до 1993 года — В.С.). Но вот давать что-то более сложное тем, кто за свою жизнь не видел механизма сложнее мотыги — это напрасно переводить материал. Как и на той стороне — десять тысяч танков «шерман» в гоминьдановской армии, ну-ну, если бы американцы были такими дураками! Это полсотни танковых дивизий — сформировать их за пару лет с ноля, даже немцам было бы непосильной задачей! Но для пропаганды — в самый раз!

А Стругацкий уже освоился! С жаром объясняет что-то старшим по званию. Впрочем, несмотря на погоны и шесть лет службы, интеллегентом он был, и остался. Ну и не надо ему другое — вот закончится эта война, уйдет на дембель, а все ж интересно какие романы он здесь напишет, если послужить ему пришлось не канцеляристом в тыловом отделе, а сначала при нашем Адмирале, а затем обслуживать «иркутских бобров».

Отчего бобры иркутские? А поинтересуйтесь историей герба этого славного города, средоточия сибирской культуры (без кавычек). Бабр, это тигр по-тюркски. Вот только царские чиновники этого не знали и утвердили в геральдическом указе «бобра, держащего в зубах червленого соболя». Представляю, как материли столичных иркутские — но поскольку государев указ надо было исполнять, то на гербе возник диковинный зверь, телом и мордой как тигр, но угольно-черный, с бобровым хвостом и перепончатыми лапами. Как заметил Адмирал, идеальная амфибийная боевая единица, подплывающая ночью и нападающая из воды — сказал в шутку, а метко; так и появилось у тихоокеанского подводного спецназа неофициальное имя (как «песцы» у североморцев и «бойцовые коты» у черноморцев) и собственный тотем. Организовали в сорок пятом, перед самым началом японской войны, и уже успели натворить немало славных дел и во время оной, и после, но это история отдельная. Так о чем там Стругацкий вещует?

— Чем китайцы от нас отличаются — да и вообще, от других наций? Ну вот у нас, при всем уважении к труженикам тыла, военные в большем почете, тем более во время войны.

— А как иначе? — удивился летчик — защитники Отечества в любой нормальной стране должны быть уважаемы! Иначе — это кажется, Наполеон сказал, не хочешь добровольно кормить свою армию, будешь против воли кормить чужую?

Эх, Герой Советского Союза, подполковник Гриб Михаил Иванович, не жил ты в иное, поганое время! В котором, я помню, какая-то морда в телеящике, Касьянов, Каспаров, Немцов, или еще какой-то «демократ» с придыханием призывал «сократить армию и военные расходы до минимально необходимых — чем кормить ораву вооруженных дармоедов, гораздо эффективнее будет включиться в международную договорную систему обеспечения безопасности, как весь цивилизованный мир». То есть, если перевести на русский, пусть за безопасность нашей страны отвечает чужая вооруженная сила по какому-то договору — поскольку без силового подкрепления, никакой договор и бумажки не стоит, на которой написан. Слава богу, в 2012 начали что-то исправлять — а как там дальше пошло?

— А в Китае не так! — отвечает Стругацкий — там было принято, что чиновник выше военного. Слышали наверное, их правило, «из хорошего железа не делают гвоздей, из достойных людей, солдат». Для внутрикитайских войнушек хватало, а единственным серьезным внешним врагом Китая были степные кочевники — хунны, тюрки, манджуры, монголы. И чтобы с ними воевать, китайцы не придумали ничего лучше, чем в своих традициях, брать на службу степняков же, целыми племенами и народностями, пограничной конной армией, ну как у нас казаки были. А чтобы этих чужаков в свою, китайскую власть не пустить, придумали такой порядок. В Китае ведь формально, никакого дворянства не было — чиновником мог стать кто угодно, если экзамен сдаст. Трех степеней — первый, можешь занимать место в уезде, второй, в губернии, ну а третий, в столице при дворе. Вот только для этого надо было как минимум, грамотным быть — так что простонародье сразу отсеивалось. Конечно, в Китае и крестьянин вполне мог уметь читать и писать — но тут требовалось очень хорошо знать литературу. И одних иероглифов выучить, наверное, несколько тысяч.

— А литература тут при чем? — спросил танкист — или они в управленцы одних писателей брали? Чтобы доклады во двор стихами писать, как это, трехстишиями, у японцев?

— Нет, вы что! Просто в Китае «литературой» называлось не то что у нас — не только художественная, а вообще все, что записано, включая науку и юриспруденцию. А экзамен сводился к тому, что бралась цитата из Конфуция или еще какого-то авторитета и надо было ее развить, применительно к чему-то. Причем в строго утвержденном числе иероглифов, ни одним больше и ни одним меньше. Это при том, что у китайцев каждый иероглиф — слово. Сосчитали, что в языке Пушкина или Шекспира порядка двадцати — тридцати тысяч слов, обычно же человек в повседневной жизни пользуется тремя-четырьмя тысячами. Вот и прикиньте, сколько надо было знатоку китайской грамоты заучить — и писать иероглифами много труднее, чем буквами. То, что у нас помарка — линия чуть длиннее или крючок не так изогнут — у них радикально меняет смысл слова и всего предложения. Лев Толстой все европейские языки знал — но когда он в 1905 пытался выучить японский, то тоже иероглифы не осилил.