Уже спускались сумерки. Косой луч солнца осветил на какое–то время каменные плиты мавзолея. Гроб на веревках опустили в могилу. Либертарий подошел к яме, взял горсть земли и бросил ее на крышку гроба; его примеру последовали все остальные.
— Говори, — обратился Пратс к Либертарию.
Либертарий задумался, собираясь с мыслями. Потом он начал говорить чуть дрожащим голосом, медленно и глухо:
— Товарищи! Сохраним в наших сердцах память о друге, которого мы только что похоронили. Это был цельный человек, сильный человек с наивной душой ребенка… Он мог достичь славы художника, но он предпочел ее славе человека с великой любовью к людям. Он мог поражать воображение людей, но предпочел служить им… Среди всех нас, снедаемых и одержимых ненавистью, только у него одного была настоящая любовь к людям; среди нас, пораженных отчаянием, безнадежностью, только он сумел сохранить надежду. У него была такая ясность духа, которая свойственна людям, способным выдержать любые бури, сколь бы сильны они ни были. Это был человек большого сердца, благородный, преданный… Он был мятежником, потому что хотел быть справедливым. Сохраним же в нашем сердце воспоминание о друге, которого мы только что похоронили… Вот и все. Теперь, товарищи, вернемся по домам — и за работу.
Могильщики начали поспешно забрасывать могилу землей, каждый комок с шумом падал на крышку гроба, и стук этот отдавался в сердце болью. Рабочие надели свои картузы и молча стали расходиться с кладбища. Потом, группами, двинулись в сторону Мадрида. Сумерки уже окутали землю.
