Алая заря - [76]
Сальвадора вышла в столовую. Священник — высокий, тощий, костлявый человек в поношенной рясе — расхаживал из угла в угол.
— Позвольте мне сказать вам, господин священник… — начала Сальвадора.
— Что тебе, дочь моя?
— Видите ли, господин священник, мой шурин очень напугал нас сегодня. Мы думали, что он умирает, и вот его сестра пошла за вами, но теперь опасность миновала, и мы не хотим пугать его.
— Почему же «пугать»? — возразил священник. — Напротив, это его успокоит.
— Он недавно принял лекарство и теперь немного не в себе.
— Это не имеет значения, не имеет никакого значения. Мне сказали, что это очень хороший юноша, только заражен так называемыми передовыми, атеистическими идеями; он учился когда–то в семинарии, и тем более нужно, чтобы он отрекся от своих заблуждений.
И священник хотел уже пройти в спальню.
— Не входите, господин священник! — проговорила Сальвадора.
— Мой долг — позаботиться о его душе, дочь моя.
— Тогда подождите минутку, я попытаюсь еще раз поговорить с ним, — возразила она.
Войдя в спальню, она заперла дверь на ключ.
— Он ушел? — спросил Хуан слабым голосом.
— Да.
— Прошу тебя, сестра моя — защити! — простонал больной. — Я никого не хочу видеть, кроме моих друзей.
— Никто другой сюда не войдет, успокаивала она.
— Благодарю тебя! Благодарю! — шептал он и, повернувшись на бок, прибавил: — Я буду спать,
Несколько раз Игнасия подходила к спальне и настойчиво требовала отворить дверь. Но Хуан почти ничего не слышал, а Сальвадора не отвечала.
— Ах, если бы ты видела, — бормотал больной, — если бы ты видела то, что мне снилось сегодня ночью. Это были прекрасные сны!
В этот момент послышался шум голосов и раздался сильный стук в дверь спальни.
— Открой мне, Сальвадора, — услышала она голос Мануэля.
Она отперла дверь, и в комнату на цыпочках вошел Мануэль..
— Священник уже ушел, — шепотом сказал он.
— Твоя жена — храбрая женщина, — проговорил, улыбаясь, Хуан. — Она выпроводила священника, который пришел меня исповедовать.
Хуан протянул одну руку Сальвадоре, другую Мануэлю.
— Никогда еще я не был так счастлив, — сказал он. — Казалось бы, приближение смерти должно быть таким ужасным — правда? А я вижу в ней что–то умиротворяющее, даже сладостное…
Весь день Хуан говорил с родными о прошлом, о детстве, о своих мыслях и мечтах…
Отец и сын Ребольедо находились в столовой, на случай если что–нибудь понадобится.
Вечером послышался легкий стук в входную дверь, затем дверь осторожно отворили, и кто–то стал поспешно взбираться по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Это был Либертарий. Он пришел справиться о здоровье Хуана. Когда ему все рассказали, у него вырвался жест отчаяния.
В свою очередь он сообщил, что сеньор Кануто лежит в госпитале в очень тяжелом состоянии. Ему нанесли несколько сабельных ударов в голову и в спину. Он получил сотрясение мозга и, по–видимому, не выживет.
— Вы зайдете повидать Хуана? — спросил его Перико Ребольедо.
— Сейчас — нет, я пойду сообщить друзьям и потом вернусь.
Либертарий буквально выбежал из дома и скоро вернулся вместе с Пратсом, Шариком и Мадридцем.
Все четверо прошли в спальню. Предыдущий разговор очень утомил Хуана. Он чувствовал большую слабость. Протянув руку друзьям, он проговорил:
— Теперь мне снятся прекрасные сны, дивные сны. Прощайте, товарищи. Я выполнил свой долг. Правда ведь? Продолжайте трудиться. Оставляю вам мои бумаги… Если вы найдете, что они полезны для нашего дела, опубликуйте их… Прощайте!..
Анархисты вышли в столовую и остались там, чтобы еще немного поговорить. Двери балкона были открыты.
Кто–то из посетителей таверны сообщил в центральный кружок о тяжелом состоянии Хуана, поэтому к дому то и дело подходили какие–то люди и кричали прямо с улицы:
— Эй, кто там!
— В чем дело? — спрашивал Пратс или Либертарий, появляясь на балконе.
— Привет, товарищ!
— Привет.
— Как Хуан?
— Плохо.
— Горе–то какое! Ну, что ж… Привет!
— Привет!
Через какое–то время все повторялось сначала.
Сальвадора и Мануэль находились подле больного, который все время бредил. Ему очень хотелось дождаться утра, и он поминутно спрашивал, не рассвело ли.
По просьбе Хуана ставни не закрывали. В четвертом часу начало светать; холодный утренний свет стал просачиваться в комнату, Хуан ненадолго заснул и проснулся, когда уже совсем рассвело.
В синем, прозрачном, как хрусталь, небе плыли красные, пламенеющие заревом восходящего солнца облака.
— Откройте балкон, — попросил Хуан.
Мануэль открыл дверь балкона.
Сальвадора сунула руку под подушку и подняла голову больного. Потом подложила вторую подушку, чтобы ему удобнее было смотреть.
Лучи утреннего майского солнца постепенно наполняли комнату ярким золотым светом.
— О, теперь мне хорошо! — прошептал больной.
Красноватые отсветы дня падали на бледное лицо умирающего. Вдруг зрачки его подернулись мутной пеленой и губы свело судорогой.
Он был мертв.
Сальвадора и Игнасия обрядили Хуана; от него остались только кожа да кости. Перенесли из столовой стол и уложили на него покойника.
Смерть запечатлела на его лице выражение глубокого спокойствия.
В течение всего дня приходили и уходили товарищи. Они тихо появлялись, тихо переговаривались между собой и, опечаленные, так же тихо удалялись.
В издание вошли сочинения двух испанских классиков XX века — философа Хосе Ортеги-и-Гассета (1883–1955) и писателя Пио Барохи (1872–1956). Перед нами тот редкий случай, когда под одной обложкой оказываются и само исследование, и предмет его анализа (роман «Древо познания»). Их диалог в контексте европейской культуры рубежа XIX–XX веков вводит читателя в широкий круг философских вопросов.«Анатомия рассеянной души» впервые переведена на русский язык. Текст романа заново сверен с оригиналом и переработан.
В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.Вступительная статья Г. Степанова.Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Драматические события романа «Крысолов» происходят во Франции и сопряжены со временем гитлеровской оккупации.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Сюжет романа «На берегу» лег в основу прославленного фильма американского режиссера Стенли Крамера «На последнем берегу».Nevil Shute.
Ярослав Гавличек (1896–1943) — крупный чешский прозаик 30—40-х годов, мастер психологического портрета. Роман «Невидимый» (1937) — первое произведение писателя, выходящее на русском языке, — значительное социально-философское полотно, повествующее об истории распада и вырождения семьи фабриканта Хайна.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.