Алая заря - [74]

Мануэль искал в толпе брата; иногда людской поток подхватывал его, относил в сторону, и тогда ему приходилось стоять некоторое время, не шелохнувшись, где–нибудь на углу улицы.

Его бросало то в жар, то в холод при одной мысли о том, что каждую минуту может раздаться взрыв.

Наконец толпа несколько поредела, и Мануэль мог снова двигаться вперед. Люди устремились на улицу Сан—Херонимо.

— Что–нибудь случилось? — спросил Мануэль у полицейского.

— Нет.

— Почему же все идут туда?

— Чтобы еще раз увидеть короля.

— Разве он поедет этой дорогой?

— Да.

Уже на улице Майор Мануэлю удалось протиснуться в первый ряд, почти к самой цепочке солдат. Он все время смотрел по сторонам, надеясь отыскать Хуана или кого–нибудь из его товарищей, но никого не увидел.

Скоро показалась процессия, возвращавшаяся после торжественной церемонии. С улицы Сан—Херонимо на площадь Пуэрта–дель–Соль двигался конный отряд, расчищавший путь в густой толпе любопытных. Людские волны то и дело накатывались на жандармов, выстроившихся в цепи, и теснили их; мужчины и женщины с раскрасневшимися потными лицами сновали среди конногвардейцев.

Солдаты, пуская в ход приклады, старались загнать людей на тротуары.

Процессия двигалась между двумя рядами солдат и блестевших на солнце штыков; открывали шествие конные герольды в расшитых камзолах, белых чулках и шляпах–треуголках, за ними следовали блестевшие лаком и позолотой кареты, украшенные гербами, с форейторами впереди и с истуканами–лакеями в париках и галунах на запятках, запряженные прекрасными горячими лошадьми с желтыми и белыми султанами на головах.

За этими парадными каретами следовали другие, тоже раззолоченные: в них сидели поблекшего вида дамы, украшенные диадемами, в платьях, усыпанных трудами жемчуга; их сопровождали какие–то невзрачные мужчины, втиснутые в роскошные мундиры, сплошь усеянные крестами и орденскими лентами.

— Это кто такие? — спросил Мануэль.

— Наверное, депутаты или сенаторы.

— Нет, — возразил кто–то, — это гофмаршалы. Эка их разукрасили!

Две толстых горластых старухи, расталкивая толпу и обливаясь потом, сумели прорваться в первый ряд.

— Теперь все увидим, — сказала одна из них.

— Глядите–ка, кто едет, — мрачно проговорил какой–то подмастерье, указывая пальцем на знатных дам в каретах. — Вот они–то и вздувают цены на горох.

— Из–за них и жизни нет простому народу, — подхватил плохо одетый парень.

— Ну и страшилы! — сказала одна из старух своей товарке.

— А по–моему, они ничего себе, — возразил подмастерье. — Вот эта, например, могла бы сгодиться для мясной лавки, — прибавил он, указывая пальцем на старую, флегматичную бегемотиху, ехавшую в карете с высокими рессорами.

— Ишь выставила свои телеса! — продолжала старуха, обращаясь к своей спутнице, делая вид, что не слышала замечания парня.

— Это чтобы моль не завелась, — подхватил подмастерье.

— А груди–то — того! Сморщились!

— Ничего, разгладятся.

— Неужели эти сеньоры тоже богачки? — спросила Мануэля какая–то деревенская женщина, всплеснув руками.

— Да.

— Похоже на то, что они век не ели.

— Правда? — серьезным тоном спросил подмастерье.

— Едут! Едут!

Давка усилилась. Мануэль вздрогнул. В каретах проезжали инфанты, сопровождаемые обер–шталмейстерами, за ними принц и принцесса Астурийские.

— Вот Казерта! — крикнул кто–то.

За каретой принца ехала другая, пустая; затем двигались лейбгвардейцы и уже после них — король, королева и инфанта.

Король по–военному отдавал честь, откинувшись в глубь кареты; у него был утомленный, безучастный вид.

Королева–регентша сидела совершенно неподвижно и равнодушно оглядывала толпу. Только в глазах смуглой и юной инфанты светились живые, веселые искорки.

— Какой он тощий!

— Болеет, наверное, — слышалось с разных сторон.

Проехал весь кортеж. Толпа поредела. Мануэль мог наконец пройти на угол улицы Майор и неожиданно встретил там сеньора Кануто. Глянув на его горевшие щеки, Мануэль подумал, что сеньор Кануто пьян.

— Кого я вижу! — воскликнул Мануэль. — Откуда вы?

— Из Барселоны.

— Вы видели Хуана?

— Он на улице Майор.

— Надеюсь, ничего особенного не произошло?

— Если не считать такого пустяка, как конец царствования Марии—Кристины, — нарочито громко произнес сеньор Кануто. — У этой почтенной дамы было, вероятно, много всяких добродетелей, но нам, испанцам, очень с нею не повезло. Ну и царствование, доложу я вам! Тысячи убитых на Кубе, тысячи убитых на Филиппинах, а сколько замученных в Монжуиче, сколько невинных, вроде Рисаля, расстреляно, народ умирает от голода. Всюду кровь… нищета. Вот это правление!

Мануэль оставил сеньора Кануто разглагольствовать и, свернув за угол, вышел на улицу Майор.

Тут он увидел Хуана, бледного и обессиленного, в компании с Пратсом, Карути и Мадридцем.

Карути и Мадридец были совершенно пьяны; они шумели и вели себя непристойно.

— Идем! — сказал Мануэль, обращаясь к Хуану. — Все уже кончилось.

Все вышли на площадь Пуэрта–дель–Соль и здесь столкнулись с Либертарием и сеньором Кануто.

— Разве я не говорил, что это ничем не кончится? — ядовито заметил Либертарий. — Не знаю, что вы себе вообразили. Пустое дело. Отчаянные революционеры, которые съехались сюда, чтобы потребовать от правительства отчета за содеянные злодеяния на Кубе и Филиппинах, где во имя монархии погублены тысячи людей, проявили поистине образцовую сдержанность и благоразумие и теперь разъезжаются из столицы, чтобы обрушить на несчастных провинциалов потоки хвастливого красноречия. Пустая затея. Это и есть испанское общество: парад мертвецов перед равнодушными очами народа–евнуха.