Алая заря - [73]
— Он подарил мне типографию, — сказал Мануэль.
— То есть как?
— Да. Вот запродажная. Теперь тебе не придется так много работать, не нужно будет думать, как скопить деньги. Мой друг — большой чудак. Правда?
— Он очень симпатичный.
— И благородный.
— Должно быть.
— И энергичный, правда?
— Да.
Вдруг Мануэль, напустив на себя вид отчаявшегося человека, шутливым тоном произнес:
— Знаешь, я ведь очень ревнив.
— К кому же ты ревнуешь?
— К Роберту.
— Почему?
— Потому что ты слушала его с восхищением.
— Это правда, — смеясь, сказала Сальвадора.
— А мной ты не восхищаешься?
— Ни капельки. Ты не такой энергичный…
— И не такой красивый, не правда ли?
— Правда.
— И не такой умный?
— Конечно нет.
— И после всего этого ты говоришь, что любишь меня!
— Я люблю тебя, потому, что у меня дурной вкус; я люблю тебя таким, каков ты есть, — грубоватым, некрасивым, мало энергичным.
— Тогда… позволь мне поцеловать тебя.
— Нет, только когда поженимся.
— Кому же нужна эта комедия женитьбы?
— Нашим детям.
— Ах, вот оно что! Значит, ты хочешь, чтобы у нас были дети?
— Да.
— Много?
— Да.
— И ты не боишься иметь много детей?
— Нет. В этом призвание женщины.
— Тогда я должен поцеловать тебя — ничего другого не остается. Я запечатлею почтительный поцелуй. Не хочешь? Я поцелую тебя, как святую. Тоже не согласна? Тогда я поцелую тебя, как поцеловал бы красное знамя…
Сальвадора поколебалась и подставила щеку, но Мануэль поцеловал ее в губы.
VIII
Коронация. — О тех, кто взвинчивает цены на горох. — Конец сеньора Кануто
Ничто не изменилось в доме после заключения брака, которое обошлось без всяких торжественных церемоний. Мануэль буквально сиял. И только здоровье Хуана омрачало его счастье. Брат находился в состоянии беспокойства, его все время лихорадило. Ночью, во сне, он что–то кричал и, не переставая, надрывно кашлял. Лекарств он уже не принимал и не обращал никакого внимания на предписания врача: выходил из дому когда вздумается; когда вздумается пил водку, чтобы несколько подбодрить себя, и встречался с друзьями в таверне Чапарро.
Между тем Сильвио Фернандес Трасканехо развил бешеную деятельность. Он сумел втереться в доверие всех членов кружка, собиравшегося в «Заре», и внушил им, будто ко дню коронации готовится грандиозный революционный заговор.
— Итак, когда будет дан сигнал, — говорил Трасканехо, — я поведу бедноту к центру города.
Хуан больше, чем все остальные, верил его болтовне.
— Дело на мази, — сказал однажды Мадридец Мануэлю. — Надо ковать железо, пока горячо. В Мадрид съехалось семьдесят с лишним анархистов. Испанская полиция и иностранные агенты сбились с ног, но никак не могут их найти. Мы получили распоряжение из Лондона и будем поджидать процессию по пути следования. Если схватим короля живым, тем лучше.
Хуан с лихорадочным нетерпением ждал решительного момента. Нервы были напряжены до крайности, он не знал ни минуты покоя и готов был пожертвовать собой во имя общего дела. Кроме того, — и это особенно мучило его, — он на все смотрел глазами художника. Он уже ясно видел, как движется за королевской четой блестящий кортеж — все эти принцы, посланники, придворные дамы в окружении леса штыков, и воображал, как он бросится вперед, навстречу свите, и остановит процессию пронзительным возгласом: «Да здравствует анархия!»
В ночь накануне торжеств Хуан не вернулся домой.
Мануэль отправился искать его в «Зарю».
Он встретил там Англичанина, Пратса, Мадридца и Сильвио. Сильвио ораторствовал. Оказалось, что Хуана никто не видел. В этот момент вошел Либертарий, приблизился к Сильвио, схватил его за полу и сказал:
— Вы доносчик и полицейский шпион. Ну–ка, вон отсюда!
Все были поражены. Сильвио, который до того времени сидел, поднялся с большим достоинством, с неменьшим достоинством принял ловкий пинок ногой, которым наградил его Англичанин, тот самый Англичанин, что заведовал кегельбаном. Долетев до двери таверны, обладатель герба с изображением трех кроликов на голубом поле вдруг снова почувствовал себя идальго, вспомнил о своем звучном имени, обернулся, погрозил кулаком всем присутствующим и, словно подгоняемый ураганным ветром, пустился бежать по проспекту Аренерос, держа одну руку за спиной, другой ухватившись за шляпу, видимо, из опасения, что ее сдует ветром.
— Неужели он и вправду шпион? — в один голос спросили Пратс и Мадридец, не скрывая изумления.
— Да.
— Значит, все, о чем он здесь рассказывал, ложь?
— И еще какая!
Хуан не появился и на другой день. Мануэль снова отправился на поиски. Сальвадора осталась дома в большой тревоге.
Стоял великолепный майский день; синее небо, золотые искорки в воздухе. Яркий, ослепительный свет трепетал на красных и желтых гирляндах, на полотнищах знамен и штандартов, на разноцветных фонариках.
Улицы кишели народом. На балконах, в окнах, на карнизах домов, на крышах, в дверях магазинов и в парадных — всюду любопытные. Солнце весело играло на светлых платьях женщин, на пестрых шляпках, на красных и белых зонтиках, на веерах, порхавших в воздухе, словно бабочки, и под синим, как берлинская лазурь, небом все трепетало, дрожало и сверкало яркими солнечными бликами.
В издание вошли сочинения двух испанских классиков XX века — философа Хосе Ортеги-и-Гассета (1883–1955) и писателя Пио Барохи (1872–1956). Перед нами тот редкий случай, когда под одной обложкой оказываются и само исследование, и предмет его анализа (роман «Древо познания»). Их диалог в контексте европейской культуры рубежа XIX–XX веков вводит читателя в широкий круг философских вопросов.«Анатомия рассеянной души» впервые переведена на русский язык. Текст романа заново сверен с оригиналом и переработан.
В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.Вступительная статья Г. Степанова.Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Драматические события романа «Крысолов» происходят во Франции и сопряжены со временем гитлеровской оккупации.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Сюжет романа «На берегу» лег в основу прославленного фильма американского режиссера Стенли Крамера «На последнем берегу».Nevil Shute.
Ярослав Гавличек (1896–1943) — крупный чешский прозаик 30—40-х годов, мастер психологического портрета. Роман «Невидимый» (1937) — первое произведение писателя, выходящее на русском языке, — значительное социально-философское полотно, повествующее об истории распада и вырождения семьи фабриканта Хайна.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.