Алая карта - [11]

По взгляду Жонкьера я понял, что он готов придушить Вильбера.

– Ничего не обещаю, – ответила она. – Я пока не знаю, как будет организована наша жизнь.

Улыбки, учтивые кивки. Дама удалилась. Я ожидал, что Жонкьер спустит на Вильбера всех собак, но ошибся: он ушел, не проронив ни слова. Я последовал его примеру, оставив бедолагу колдовать над его «аптекой». Нет ничего удивительного в том, что люди одного социального статуса, да еще и имеющие порой общие интересы, могут однажды встретиться в доме престарелых на Лазурном Берегу. Репутация у «Гибискуса» великолепная. Наш дом – это «Негреско»[12] для пенсионеров. Значит, Рувры и Жонкьер вполне могли где-то встречаться. Впрочем, что мне до них?!

А вот что! Поразмыслив, я понял, почему с того самого ужина меня снедает нетерпение. Эта милая дама меня отвлекает. Я был настроен на трудную задачу, собран, как атлет перед решающим рывком, а теперь мое внимание рассеивается. Все происходит так, будто я позволил вовлечь себя в скрытничанье, интриги и злословие, правящие бал в пансионе. И тому есть доказательство: я решил расспросить Клеманс. Обычно она первой начинает разговор, пока готовит шприц для укола, на сей раз я сам навел ее на тему Рувров.

– Бедняга, – вздыхает Клеманс. – У него частичный правосторонний паралич. Ходить он может, только опираясь на две трости. Видели бы вы этот ужас! Но с головой у него все в порядке. А какое достоинство! Даже в пижаме выглядит как председатель суда. Не удивлюсь, если он недолго протянет. Ему семьдесят шесть, а выглядит лет на десять старше.

– А она? Ей сколько лет?

– Шестьдесят два. Никогда не скажешь, верно? Я так поняла, что раньше она много занималась спортом. У нас еще не было возможности поболтать наедине. Сами знаете, я прихожу, делаю укол, меряю давление. Они только что приехали, но я уже поняла, что муженек вряд ли когда-нибудь оттает. Она – другое дело. У этой женщины нелегкая жизнь.

– С чего вы взяли?

– Думаете, весело жить бок о бок с Папашей Брюзгой? Меня ничем не проймешь, но судья Рувр – мерзкий старик. Злой. У него это на лице написано.

Я слушаю пересуды и сплетни, хотя мне нет никакого дела до характера судьи Рувра.

– В полдень они едят вместе?

– Да. У себя. У него вроде как плохо действует правая рука. Хотите знать мое мнение, мсье Эрбуаз? Чем так жить, лучше умереть.

– И как их только согласились принять в нашем заведении?

– Что вы хотите – связи!

Клеманс удаляется, а я, как полный идиот, сижу и перевариваю ее россказни. Пытаюсь представить, как мадам Рувр кормит Его честь. Брр, ужасно! Впрочем, Арлетт тоже помогала мне есть. Однажды. Я поскользнулся и сломал запястье. Это случилось в… трудно припомнить одну из дат в долгой череде минувших лет. Анри был еще жив; он тогда прислал письмо из Южной Америки, забыл, из какого города… Сегодня я готов поклясться, что Арлетт обрадовалась тому несчастному случаю, ведь я в кои веки раз полностью зависел от нее. Раненый самец! Одному богу известно, за какое количество унижений терпеливо, мало-помалу, изо дня в день, берет реванш мадам Рувр! Интересно, на кого в этой тайной схватке делает ставку Клеманс? Боже, до чего я дошел – пускаю в ход терминологию кулачных бойцов! Возможно, я во всем ошибаюсь. Хотел бы ошибаться. Это доказало бы, что мое воображение не умерло, а всего лишь дремало. Если бы я мог придумывать всякие истории – например, вообразить совсем иную мадам Рувр, – то, наверное, воскликнул бы: «Тем лучше!» В моем сердце вряд ли способна пробудиться любовь, но вкус к жизни я мог бы обрести. Все лучше, чем погибать от пустоты в душе!

Вчера вечером она была одета иначе. Я никогда не обращал особого внимания на дамские туалеты. Помню только, что у Арлетт было много платьев и в каждом она представала другой женщиной. Мадам Рувр только-только начала демонстрировать нам свои «образы». Итак, вчера вечером она сделала новую прическу, надела безупречно скроенное черное платье, бриллиантовые серьги и дорогое колье. Все завидуют нашему столу! Вильбер счастлив. Жонкьер замкнулся, у него «плохой день». Странный тип! Желая показать, что разговор ему неинтересен, он поднимает очки на лоб – и готово дело, даже слуховой аппарат отключать не нужно, как поступает Вильбер. Жонкьеру неведомо, что с этими круглыми стеклами на лбу он становится похож на подслеповатую жабу, а если бы и знал, нимало этим не обеспокоился бы: ему давно плевать на мнение других людей. Он сидит за столом, делает вид, что не понимает ни слова, и это выглядит почти оскорбительно.

Мадам Рувр притворяется, что ничего не замечает. За фаршированным крабом она заводит разговор о путешествиях. Вильбер в восторге – он поездил по миру не меньше моего. Я позволяю втянуть себя в разговор и не жалею об этом. Мною овладевает новое ощущение – приятное и одновременно болезненное, так бывает, когда пытаешься размять «заржавевшие» мышцы.

– Вы бывали в Норвегии? – спрашивает она.

– Только на побережье.

– Почему так?

– Мсье Эрбуаз торговал обломками, – едко замечает Вильбер.

Мадам Рувр посылает мне удивленный взгляд. У нее серо-голубые, широко расставленные глаза с едва заметными морщинками у внешних уголков, которые не может скрыть даже умело наложенный тональный крем.