Аластор, или Дух одиночества - [3]

Причастны, сон, к твоим отрадным чарам?

Ему сомненье затопило сердце,

Надежду пробудив, сжигало мозг

Отчаяньем.

Пока светился ясный

День в небесах, поэт с душой своею

Держал совет немой, а ночью страсть

Пришла, врагиня раздраженной грезы,

Покой стряхнув с него, и повлекла

Во мрак ночной. Как сдавленный змеей

Зеленою, почувствовал, как яд

В груди горит, уносится орел

Сквозь мрак и свет, сквозь вихрь и сквозь лазурь

Гнетущей дурнотою ослеплен,

В бескрайнюю воздушную пустыню,

Так, движимый прелестной тенью грезы

В сиянье ночи, мрачном и студеном,

По буеракам, по болотам топким,

Змей скользких света лунного топча,

Бежал он, и ему сияло утро,

Насмешливой окрашивая жизнью

Его ланиты мертвые; блуждал он,

Пока не различил с Петрийской кручи

Над горизонтом облачный Аорнос;

Балх видел он, и видел он могилы

Царей парфянских; пыль над ними вечно

Клубится на ветру; блуждал в пустыне

Он день за днем, скитался, изнуренный

Скитаньем тщетным; тлело в нем томленье

И собственным питалось угасаньем;

От отощал, и волосы его

Поблекли, осень странную оплакав

На злом ветру; бессильная рука

Висела мертвой костью на дряблой коже;

Жизнь с пламенем, снедающим ее,

Как в горне, тайно вспыхивала в черных

Глазах его; страшились поселяне,

Чья человечность нищего снабжала

Припасами, когда к жилищам их

Он приближался робко. Храбрый горец,

Над пропастью такое приведенье

Встречая, полагал, что перед ним

Дух ветра, чьи глаза горят, чьи вздохи

Неистовы, а шаг в снегах бесследен;

Ребенок прятал в юбке материнской

Лицо свое, пугаясь этих взоров

Блуждающих, чей необычный пламень

Ему сверкал во многих сновиденьях

Ночной порой, и разве только девы

Угадывали, что за хворь терзает

Скитальца, называли незнакомца,

Пусть по ошибке, другом или братом

И руку пожимали на прощанье,

Сквозь слезы гладя вслед ему потом.

И наконец, на берегу Хорезмском

Пустынный шаг замедлил он среди

Болот зловонных; к берегу морскому

Его тянуло; лебедь плавал там

Средь камышей в малоподвижных водах.

Он подошел, и лебедь взмыл на крыльях

Могучих в небо, высоко над морем

Вычерчивая яркую стезю.

За лебедем следил он жадно: "Птица

Прекрасная, к родному ты стремишься

Гнезду, где нежная подруга шею

Пуховую свою с твоей сплетет,

Сияньем ясных глаз тебя встречая.

А я? Кто я? Зачем я здесь, хоть голос

Мой сладостней твоей предсмертной песни,

И шире дух, и стан мой соразмерней

Прекрасному, зачем я расточаю

Себя, хоть воздух глух, слепа земля,

А в небе нет мне отзвука? Уста

В отчаянье как будто улыбнулись.

Он понял, что неумолимый сон

Скуп на дары, а смерть еще лукавей,

Безмолвная, прельщающая тенью,

Чтоб высмеять свое же обаянье.

И, устрашенный собственною мыслью,

Он огляделся в поисках врага,

Но только в нем самом таился ужас.

У берега заметив утлый челн,

К нему стремился взор нетерпеливый.

Челн был давно заброшен, и борта

Потрескались, и содрогался корпус,

Когда к нему прибой могучий льнул.

Порыв безудержный велел скитальцу

Сесть в челн и в море мрачном смерть искать.

Он ведал: жизнь кишит в подводных гротах,

И нравится могучей тени там.

День ясен был, и небо, как и море,

Сияньем вдохновительным питалось,

А волны хмурил только ветерок.

Подвигнутый душою беспокойной,

В челн прыгнул странник, водрузил на мачте

Свой плащ, как парус, и отплыл один,

А лодка в море поплыла спокойном,

Как облако в лазури перед бурей.

Как в зыбком серебристом сновиденье

Плывешь порою по теченью ветра

Благоуханного средь облаков

Сияющих, так по волнам бежал

Упорный челн. Вихрь между тем крепчал

И гнал его с порывистою силой

По белым кручам вспененного моря,

А буря на лету хлестала волны,

И судорожно волны извивались,

Как змеи в хищнояростных когтях.

Неколебим, любуясь дикой битвой

Волны с волной и вихря с вихрем новым,

Бросками, пляской, разъяренным бегом

Вод сумрачных и грозных, он сидел,

Как будто вихри в шторм ему служили,

Покорные, препровождая к свету

Очей любимых, так Поэт сидел

И руль держал, а в море вечерело,

И радужные отблески заката

Раскрасили соборы брызг летучих,

Над бездной осенивших путь его;

Мгла, медленно с востока поднимаясь,

Из девственных своих сплетала прядей

Венок для угасающего дня;

Ночь в звездном одеянье следом шла;

Со всех сторон вздымались водяные

Хребты в междоусобице стихийной,

Высмеивая с ревом небеса

В спокойном блеске. Маленькая лодка

Плыла сквозь бурю, как седая пена

По ледяной порожистой реке,

То замирая вдруг над зыбкой кручей,

То избегая взрывчатой громады,

Грозящей морю; лодочка плыла,

Как будто бы, подобный человеку,

В ней бог сидел.

И вот настала полночь,

Луна взошла, и вдалеке возникли

Эфирные урочища Кавказа,

Чьи льдистые вершины, словно солнца

Средь звезд, сияли, стоя на подножье

Пещеристом, изглоданном волнами

Свирепыми, — как челноку спастись? —

В неистовом, бушующей потоке,

Беспомощный, несется к черным скалам,

А над волнами гибельный утес,

И человек движенья рокового

Прервать не в силах; скользкими волнами

Подхвачен челн. Пещера впереди

Разверзлась, и захлестывало море

Глухую глубь; челн бега своего

Не замедляет. "Греза и Любовь! —

Вскричал Поэт. — Сдается мне, открыл я

Убежище твое. Ни сну, ни смерти

Не разлучить надолго нас".

Плыла

В пещере лодка. Наконец, забрезжил

Над этой черною рекою день;

Где схватка волн сменилась перемирьем,