Аластор, или Дух одиночества - [2]

Не помянул; и жизнь его, и песнь,

И смерть — возвышенные, одиноки;

Он слезы песней вызывал; томились,

Неведомому внемля, девы; пламень

Его очей погас, пленив сердца;

Молчание влюбилось в нежный голос,

Его в своей темнице затаив.

Сном серебристым и виденьем строгим

Он вскормлен был. Тончайшим излученьем,

Изысканным звучанием питали

Земля и воздух избранное сердце.

Родник идей божественных не брезгал

Его устами жаждущими; все

Великое, прекрасное, благое,

Чем святы миф и быль, он постигал

И чувствовал; чуть повзрослев, покинул

Он свой очаг и дом, взыскуя истин

Таинственных в неведомых краях.

Пустыня привлекла его шаги

Бесстрашные; радушных дикарей

Чаруя, находила кров и пищу

Песнь для него; он следовал, как тень

Природы, по стезям ее заветным

Туда, где багровеющий вулкан

Свои снега и льды овеял дымом

И пламенем; туда, где смоляные

Озера вечно гложут наготу

Утесов черных; видел он пещеры

Зубчатые, извилистые вдоль

Опасных русл, в которых яд и пламя

Бушуют, чтоб корысть не заглянула

В звездистый храм, где злато, где алмазы,

Где залам нет числа, где пирамиды

Хрустальные, где хрупкий перламутр

Гробниц и яркий хризолит престолов.

И все-таки милее самоцветов

Осталось переменчивое небо

И мягкая зеленая земля

Для любящего сердца; выбирал он

Безлюдный дол, и жил он там, как дома,

И привыкали голуби и белки

Из рук его брать пищу без опаски,

Привлечены беспечным нежным взором;

И антилопа, хоть ее страшит

Малейший шорох, скрыться не спешила,

Любуясь красотою, превзошедшей

Ее красу; он шествовал, ведомый

Высокой мыслью, чтобы в разных странах

Узреть руины грозного былого;

Он посетил Афины, Баальбек,

Тир, Вавилон и сумрачный пустырь,

Который звался Иерусалимом;

Он Фивы посетил, Мемфис он видел

И пирамиды вечные, он видел

Резьбу таинственную обелиска,

Гроб яшмовый он видел, видел сфинкса

Увечного; он тайны эфиопов

Постиг. Он побывал среди развалин

Священных, средь кумиров, что являют

Черты сверхчеловеческие там,

Где служит медным тайнам Зодиака

Страж, демон мраморный, где мысли мертвых

Немые на стенах, немых навеки;

Усердно созерцал он монументы,

В которых юность мира, изучал

Он долгим жарким днем безмолвный образ,

И при луне в таинственной тени

Он продолжал свой опыт созерцанья,

Покуда вдохновение не вспыхнет,

Явив разгадку в трепетном истоке.

Дочь юная араба с ним делилась

Дневной своею пищей, постилала

Ему циновку и украдкой

Следила, дел домашних сторонясь,

Влюбленная, за ним, не смея выдать

Любви своей, и сон его ночной,

Бессонная сама, оберегала,

Ловя дыханье уст и грез его,

И, томная, домой не возвращалась,

Пока не вспыхнет алая денница

И бледная луна не побледнеет.

В Аравии и Персии блуждал

Поэт, потом в пустыне Карманийской,

И, радостный, он побывал в горах

Надземных, где родятся Инд и Окс,

Из ледяных пещер струясь в долины;

И, наконец, в долине Кашемирской

Укромный уголок нашел, где в куще

Благоуханной близ прозрачной речки

Средь голых гор свои раскинул члены

Усталые, и чаянье во сне

Его постигло, что не жгло доселе

Ланит его; поэту снилась дева,

Которая сидела рядом с ним

И не откидывала покрывала

С лица, но голос трепетный был голос

Его души, где мусикия ветра

И родников струистых; чувство млело

В тенетах разноцветных пестрой пряжи;

А голос говорил ему о знанье,

Вещал он о божественной свободе,

С поэтом говорить пришла сама

Поэзия, и разум в строгом строе

Своем зажег ее летучий стан

Сияньем, и всхлипы прорывались

В неистовых созвучиях, а голос

Поник в своем же пафосе; персты,

Одни обнажены, по странным струнам

С мелодией скользнули; в жилах кровь

Повествовала о неизъяснимом,

А пенье прерывалось временами

Биеньем сердца, и согласовалось

Ее дыханье с бурным ладом песни

Прерывистой, и поднялась она,

Как будто гнета взрывчатое сердце

Не вынесло; на звук он обернулся

И увидал при теплом свете жизни

Пылающие прелести ее

Сквозь покрывало, сотканное ветром,

Нагие руки, кудри цвета ночи,

Сияющие очи и уста

Отверстые, трепещущие пылко.

Он мощным сердцем дрогнул в преизбытке

Любви, рванулся к ней всем телом, руки

Простер, дыханья не переводя,

К желанным персям; отшатнулась дева

И сразу же, охвачена восторгом

Неудержимым, вскрикнула, приемля

Его телесность в зыбкие объятья,

Которые при этом исчезали,

И черный мрак ему глаза подернул,

Ночь поглотила призрачную грезу,

И непроглядный сон окутал мозг.

Был ниспровергнут сон толчком внезапным;

Уже белел рассвет, и месяц синий

На западе садился; проступали

Вблизи холмы; леса вокруг него

Угрюмо высились. Куда девались

Цвета небес, игравшие над рощей

Минувшей ночью? Где ночные звуки,

Баюкавшие сон его? А где

Мистерия ночная, где величье

Земли, где торжество? Глаза, тускнея,

Глядели в пустоту, как на небесный

Прообраз из воды глядит луна.

Сладчайший дух любви послал виденье

Во сне тому, кто дерзостно отверг

Ее дары. Он трепетно следит

Неуловимую вне грезы тень,

Предел — увы! — пытаясь превозмочь.

Неужто облик, только что дышавший,

Был мороком? И сгинул, сгинул, сгинул

В пустыне безысходно-тусклой сна

Навеки? Неужели, кроме смерти,

Никто не может отворить эдема,

Сна твоего, и радуга в лазури,

И горы в зыбком зеркале озерном

Ведут лишь в черный омут водяной,

А синий свод и смрад отвратной смерти,

В котором тень, исчадие могилы,

Скрывается от мерзостного света,