Аламут - [153]

В лучшем случае будет выглядеть так, словно ребенок родится шестимесячным. Но существовали способы скрыть это, старые способы, женские способы. Уйти на время в монастырь, чтобы оплакивать смерть родных. Паломничество под тем же предлогом, и позаботиться о том, чтобы ее мужу даже не пришло в голову сопровождать ее. Даже возвращение в Алеппо, куда он не мог последовать за ней. Ранульф никогда не узнает, как мало времени прошло между его воссоединением с женой и рождением сына или дочери. И она будет молиться, чтобы дитя не походило на своего отца.

Так тонка была кромка, по которой она ходила, тонка, словно лезвие меча, и нет ничего удивительного, что она едва не помешалась, ожидая возвращения Ранульфа. Она отказывалась думать, что будет, если он не вернется; если он утешает свою скорбь с одной из своих шлюх. От него требуется не более, чем отрицать свое отцовство, чтобы ребенка признали незаконнорожденным.

Она не могла дать волю своему гневу на несправедливость мира. Ради своего ребенка, не могла. Она заставила себя склониться над книгой. Натуральная философия казалась сухой и безжизненной по сравнению с тем, что приходилось вынести ей, но она давала возможность отвлечься. Джоанна стиснула зубы и принялась читать.

Так Ранульф и нашел ее, погруженной в Плиния Старшего. Прошло некоторое время, прежде чем она осознала, что он здесь. Она подняла взгляд и моргнула, более чем наполовину отрешенная от мира.

Он похудел. Она заметила это сразу. Под глазами легли тени. Он был чист, выбрит, волосы недавно аккуратно подстрижены, но все это, видимо, заботами слуг, а не его собственными. На его щеке был свежий шрам, все еще распухший, но начавший заживать. Шрам не особо уродовал его. Джоанна подумала, что Зоэ стоит взглянуть на него. Гречанка была лучшим врачевателем, чем многие ученые лекари Иерусалима.

Ранульф стоял у двери, судорожно вцепившись в косяки, словно пытаясь не упасть. Он не был пьян, решила Джоанна. Его лицо было совершенно бледным.

Она положила книгу на колени.

— Добрый вечер, господин мой, — сказала она.

Он двинулся вперед. Она уже и забыла, какой он большой; она никогда не замечала, что в его неуклюжести была грациозность.

Он смотрел на нее, не отрываясь. Похоже, он был сердит. Она совсем не могла читать выражение его лица.

— Я вернулась этим утром, — сказала она. Она пыталась не лепетать, но ее язык не считался с ее мнением. — Это было хорошее путешествие, если рассматривать в общем. А поехала в Акру, но ты уехал. Я надеялась, что найду тебя здесь.

— Я не думал, что ты вернешься, — сказал он.

Она судорожно рассмеялась; взяла себя в руки.

— Конечно, я вернулась, Ты говорил, что позволишь мне сохранить Аймери.

— Ты не приняла его.

— У меня было время подумать.

— Он отослал тебя прочь?

Ей стало жарко, потом холодно. Ее затрясло. Но голос ее чудом оставался спокойным:

— Если ты имеешь в виду принца Каэр Гвент, то он оставил меня в Алеппо, как и поклялся, и поехал в поход на ассасинов.

— Он добился успеха?

— Я не знаю. — Она знала, как это прозвучало, и попыталась скрыть это. — Я не могла оставаться. Я сходила с ума в гареме.

— Ты сошла с ума, когда оставила его, если ассасин охотиться за тобой.

— Уже нет. Он настиг меня.

От кого лица отхлынула кровь.

— Я была нетяжело ранена, — сказала она, молясь, чтобы он был слишком встревожен, чтобы почуять ложь. — Ассасин удрал. Именно поэтому… поэтому его высочество и уехал. Охотиться на этого ассасина.

— Значит, он отослал тебя сюда. Что заставило его думать, что ты не станешь приманкой?

— Я ей не стала.

Ранульф нахмурился, глядя на все и ни на что.

— Почему ты вернулась?

— Я говорила тебе. Я хочу получить Аймери.

— Что, если ты не получишь его?

Ее трясло теперь сильнее, почти слишком сильно, чтобы она могла говорить.

— Тогда ты потеряешь меня. Я… я уйду в монастырь. Я приму постриг. Ты никогда больше не увидишь меня.

Он стоял и смотрел на нее. Все ее планы, все ее стратегии, были забыты в тот же миг, когда она увидела его.

Она старалась вспомнить, на что это было похоже до рождения Аймери. Тяжелая беременность; месяцы бремени, тяжелого страдания. До этого было не блаженство, но что-то лучшее, чем это. После шумного, озорного детства она решила стать безупречной леди, хозяйкой дома и угодий, баронессой для барона Ранульфа. Она не очень в этом преуспела, но попытки отнимали у нее много времени. Тогда ей нравился Ранульф. Иногда они могли вместе посмеяться. Он вряд ли был тем, что она могла бы назвать хорошим возлюбленным, но он чаще давал ей наслаждение, чем нет, и когда она пыталась даровать наслаждение в ответ, он выглядел счастливым.

Он был счастлив, когда она сказала ему, что носит ребенка. Он подарил ей ожерелье из синих камней из Персии и улыбнулся, видя это ожерелье на ней. "Ты прекрасна", — сказал он тогда. Единственный раз он сказал это.

А потом, когда их сын родился, Ранульф забрал его у нее.

А сейчас он рассматривал ее, по другую сторону этой стены, и лицо его было мрачным.

— Ты ведь даже не простила ничего, не так ли?

— Разве ты когда-нибудь думал о том, чего желает кто-либо, кроме тебя самого?

Она гадала, не ударит ли он ее. Он никогда не бил ее. Даже в ответ на самые явные дерзости.