Аламут - [136]

И то же самое она нашла во всех кувшинах, и так же говорила, пока не дошла до последнего, и тот, действительно, был полон масла. Она набрала не черпак, а целый большой котел, и поставила его кипятиться на очаг в кухне. И когда масло прекрасно забурлило — это было чудесное масло, и "обмерший имам" заслужил похвалы мужчин за трапезой — она принесла его обратно во двор и наполнила свой черпак, и вылила кипящее масло на головы мужчин в кувшинах. И так они умерли, и их господин ничего не узнал, спокойно ужиная с человеком, которого намеревался убить.

Но рабыня, чье имя было Марджана, придумала свой собственный план. Таков был ее обычай, что когда ее господин приглашал гостей, она танцевала перед ними после того, как они насытились. Один танец в особенности нравился ее господину, танец острых клинков, с кинжалом в ее руке.

Таков был танец, который она танцевала."

Теперь была только музыка, и танцовщица в свете и в тени. Айдан видел этот танец и прежде, на рынках востока, во дворах караван-сараев, после приемов в Дамаске и Алеппо. В некотором роде он был похож на танец с мечом его собственного народа, но там был мужской танец, быстрый и неистово-свирепый, с резкими угловатыми движениями. Этот был сделан для женской силы: изгибы, извивы, охотящаяся кошка, змея, обвивающая жертву. Музыка была вокруг нее; или это она была музыкой? Кинжал вспыхивал, когда она кружилась, озорным, живым светом. Колокольчики пели высоко и сладко, на головном уборе звенели монеты. Ее тело было аркой из слоновой кости в зелено-золотом тумане.

Сердце Айдана билось под музыку, быстрее, быстрее. Марджана подтанцевала ближе. Он видел капельки пота на ее щеках, на ее горле, на ее груди под накидкой. Ее запах кружил ему голову. Волосы вились свободно из-под покрывала, перевитые шелком и золотом, метались из стороны в сторону, словно хвост пантеры.

Музыка взвилась неистовым аккордом. Марджана прыгнула на него. Он лежал недвижно, откинув голову, чтобы встретиться с ней взглядом. Его горло было открыто для ее клинка.

Тишина.

Ее кинжал прижимался, легко, легко, к тому месту, где пульсировала кровью его жизни большая жила.

"И так, — завершил голос рассказчицы, — был убит фальшивый гость, который не был ни купцом, ни чужестранцем, а был атаманом разбойников."

Должно было быть что-то еще. Быть может, и было. Айдан видел только лицо над ним, и смерть в нем, невыразимо прекрасном. Оно клонилось ниже и ниже. Ее губы были сладким огнем.

Его руки обвились вокруг ее шеи. Она задержала дыхание и замерла.

Она боялась его.

Он не осмелился засмеяться. Она? Боялась его? Она была неизмеримо старше его, неизмеримо могущественней. Она держала его в несокрушимой темнице. Она была столь же прекрасна, сколь и смертоносна. Ее танец мог приманить звезды с неба.

Или холодного принца-колдуна?

Его рука жила своей собственной жизнью. Эта рука нежно погладила Марджану по спине. Ее кожа была мягкой, как у ребенка.

— Бог и мои мертвые да простят меня. Я не могу ненавидеть тебя.

Она уткнулась лицом в его плечо. Она была напряжена, как будто хотела этого до отчаяния, но ей было страшно думать об этом — словно она выучила что-то, но никогда этого не делала.

— Никогда?

Она ударила его так сильно, что голова его откинулась назад. Он опустил руки и спокойно сел. Подбородок его подергивался.

— Никогда! — крикнула она ему

Она хотела, чтобы он засмеялся, не поверил, назвал ее лгуньей и шлюхой. Тогда она могла бы ударить его снова, и отшвырнуть его прочь, и он никогда не дотронулся бы до нее там, где она желала и боялась этого.

Он сочувственно кивнул.

— Это тяжело для таких, как мы. Желание приходит так редко, и когда оно приходит, оно так всеохватывающе. И когда есть кто-то другой нашей крови…

Она сорвала свой головной убор и отбросила его в темноту.

— Тебе это легко. У тебя были возлюбленные.

— Не так уж много. Не так уж часто.

Она скривила губы.

— Только одна в сезон.

— Две за множество лет, и вот, в насмешку от Господа, две разом.

Она посмотрела на него, застыв.

— Я видела франкскую женщину. Кто другая?

— Ты.

Она так мотнула головой, что едва удержалась на ногах.

— Не лги. Я не приму этого. Я обещаю, что не буду убивать ее. Я покончила с убийствами.

Он коснулся ладонью ее щеки. Щека была влажной.

Она не отшатнулась.

— Я хотела, чтобы ты желал меня, — сказала она. — А когда ты пожелал… О Аллах, как я труслива!

— Не очень, я думаю. Просто для тебя все внове.

— И не знаю ни приличий, ни девичьей скромности.

— Я сомневаюсь, что нашел бы тебя столь пленительной, если бы тебе они были ведомы.

Она сглотнула.

— Пленительная? Я?

— Совершенно.

— Это… это притворство, — сказала она.

— Галантность, прошу твоего прощения. Но и правда тоже. Ты сводишь меня с ума. Я ненавидел тебя превыше рассудка. Но никогда не считал тебя глупой и уродливой.

Она была словно Айдан, когда он пришел в Масиаф. Она стояла так близко к тому, чего желала так долго, и не могла представить, что ей с этим делать.

Ее глаза были широко открыты и чуть дики. Он наклонился и поцеловал ее. Она дрожала.

Не меньше, чем он. Он отступил на шаг, два. Потом поклонился с осторожной учтивостью.