Аквариум - [12]

— А почему на П?

— Вырастешь — придумаешь свою версию, — сказал Тео, успевший к тому времени сочинить несколько рассказов, где все слова начинались с одной буквы.

Тина беззвучно пошевелила губами, будто повторяла урок. Лицо ее было серьезным.

— Значит, у меня первая стадия?

— Пока да. Но это легко исправить.

— А у тебя?

— А я уже там, — он показал взглядом на потолок. — Меня как зовут? Вот то-то же. Пойдем, покажу кое-то. Надо тебе придать ускорение.

Он усадил ее на тахту в большой комнате и разложил рядом свой самый залистанный в этом доме художественный альбом.

— Если ты хочешь работать с предметами, тебе надо научиться видеть их внутреннюю жизнь, метафизику вещей. Вот видишь трубку? А ее нет.

— Как нет?

— А тут написано. Читай: Ceci n’est pas une pipe. «Это не трубка».

Он показал ей все свои любимые афоризмы: парящие в небе валуны; яйцо в птичьей клетке; русалку наоборот. Процитировал на память высказывание автора о том, что работа с объектами — это решение теоремы. Надо, говорил он, найти тот свет, который высветит суть именно этого предмета.

— Попробуй, — добавил Тео, закрывая книгу. — Начинай с подражаний. Набьешь руку, а потом оно само придет.

Хлопнула дверь, в прихожей затопали, и в комнату ввалились брат с однокурсником, Ми и еще одна девушка, которая курить не уходила. Собственно, ее тут прежде и не было.

— Привет, — сказал Тео. В ответ девушка несмело улыбнулась, и он понял, что уже видел ее совсем недавно. — А лошадь где, внизу? Может, она тоже поднимется? Места полно.

— Лошадь просила передать, что не сможет сегодня, — Мик уже стоял за спиной у гостьи, галантно принимая пальто.

Он никак не мог вспомнить ее имени. Помнил только, что имя было неправильным. Он стал рассматривать ее, осторожно, чтобы не спугнуть: без лошади всадница тут же утратила опору — не знала, куда девать руки, куда садиться и на что смотреть. Последнее, впрочем, исправилось быстро: взгляд ее упал на альбом, и лицо осветилось радостью узнавания.

— Я поставлю чайник, — сказала Ми, ободряюще улыбнувшись гостье. — Вы располагайтесь, где хотите. У нас тут запросто.

Девушка подумала и расположилась на самом краешке тахты, поближе к альбому. Ее цветовая гамма полностью повторяла ту, что была на картине с обложки: джемпер был цвета зеленого яблока, джинсы — черными, как сюртук джентльмена, и красной была заколка на волнистых каштановых волосах. Глаза, странно большие для такого маленького лица, были серо-голубыми, как граница неба и моря, с таким же, как эта граница, неясным, ускользающим выражением.

— Вы любите его? — спросил Тео, посмотрев на девушку в упор.

— Да, — созналась она просто. — Очень люблю.

— А что больше всего?

Она бережно придвинула к себе альбом. Кончиками пальцев взялась за обложку, каскадом рассыпала глянцевые страницы. Она была, видимо, близорукой и склонялась так низко, что отсветы картин ложились ей на щеки.

— Вот это.

Высокие здания вдоль набережной едва угадывались сквозь золотистый туман. Баллюстрада моста уходила краем в этот туман, но в ближайшей к зрителю точке она была графичной и четкой. Черный человек с усталыми крыльями за спиной смотрел в недоступную зрителю даль. Задумчивый лев лежал на мостовой, баюкая лапу. Оба делали вид, что не замечают друг друга.

— О чем, по-вашему, эта картина?

— Не знаю, — ответила она всё с тем же доверчивым прямодушием. — Я не все его парадоксы могу разгадать. Просто когда я впервые увидела эту картину, я заплакала.

— Ему было бы приятно, — сказал Тео, улыбнувшись не губами, но интонацией.

Он наполнил чаем граненый стакан, щедро добавил сахару и снова задумался. Что же было дальше? Они сидели за столом и болтали, и он внезапно понял, в очередной раз взглянув на гостью, что ее зовут Ива — так нежно и податливо она клонилась под малейшим ветерком, так трепетала и снова распрямлялась. На нее было приятно смотреть. Когда кто-то сказал ей какую-то беззлобную глупость о рассказе, который Тео только что написал — «такой сентиментальный рассказ, я чуть не умер» — его это почему-то задело. Сильно задело. Теперь он вспомнил. Он тогда небрежно отшутился — шутовство всегда давалось ему без усилий. Только крошечные бороздки на коже пошли лопаться одна за другой — охотно и дружно, как древесные почки, почуявшие весну. Но этого, к счастью, никто не заметил.

Поиск, проникновение, полет. Он мечтал быть летучим, как ртутные пары. Но даже назваться, к примеру, Меркурием он не мог, поскольку имя было занято минимум дважды, а этап подражаний он уже прошел. Оставалось мириться с этим бренным телом, чьи потребности отнимали так много времени и сил. Мику было в этом смысле гораздо проще — вот уже кто не расстался бы со своей земной оболочкой ни за какие коврижки. Они оба давно знали, что Мику для вдохновения надо быть, как он выражался, слегка на взводе. А поскольку брат мог возбудиться даже на дорожный знак «Осторожно, неровности», его творческой плодовитости позавидовал бы любой.

Он порылся в ящике, нашел бинт и наскоро замотал указательный палец, чтобы можно было держать ручку: не стучать же на машинке, когда все спят. Разложил на столе первый попавшийся лист, разлинованный нотоносцами, и стал записывать то, что придумалось накануне.