Аквариум - [13]

Было уже совсем светло, и он выключил лампу. Допил второй стакан черного, как вар, чая. Тео всегда пил очень крепкий чай — такой вяжущий, что он потом не мог и двух слов связать. Тогда он переставал болтать и начинал работать. Шутка, ему просто нужен был кофеин. Много кофеина, растворенного в горячем и сладком, — с утра и до позднего вечера, когда можно было наконец выпить портвейна, чтобы быстрее уснуть. А от кофе у него болела голова.

Ива стала приходить к ним всё чаще. Незаметно они сдружились и с Ми, и с Тиной. Последняя поначалу относилась к девушке снисходительно и делала вид, что старше нее, хотя было ровно наоборот. Но Тина, поступив в институт, как-то быстро заматерела: сменила растянутый свитер на облегающую кожу, в середине первого курса нашла подработку и купила подержанный мотороллер. На этом мотороллере — а пока его не было, то на такси — Тина отвозила Иву домой, когда посиделки переставали быть томными. Тео не возражал: хрупкому деревцу и правда было не место в этом угаре. Она училась на ландшафтного дизайнера — не в вузе даже, а в каком-то средне-специальном. Маленькие руки ее все были в мозолях и порезах, и это ему почему-то нравилось.

В один из вечеров Тина не пришла: ей нужно было срочно доделать какой-то курсовой. Вчетвером они долго болтали и пили чай под темнеющим мансардным окном. Потом Мик и Ми пошли покурить и уже в дверях крикнули Тео, что спустятся в магазин пополнить запасы. «Не спешите», — добавил Мик и подмигнул.

Они сразу почувствовали, что в комнате стало слишком тихо. Ива, оглядевшись в поисках опоры, подошла к шкафу. Две книжные полки были забиты нотами, всё остальное пространство поблескивало, как рыбья чешуя, пластиком сидюшных футляров. Девушка залипла. Глаза ее вчитывались в надписи так, будто разбирали иероглифы; пальцы гладили корешки, будто не нашли в этой комнате ничего более достойного ласки. Но выразительней всего была спина, обращенная к Тео. Спина кричала и молила. Он решил прийти ей на помощь. Приблизился почти вплотную; потянулся над ее головой к верхним полкам и подцепил ногтем один из дисков. Ни слова не говоря, показал ей обложку. Девушка прочитала имя композитора, почему-то шепотом, и наконец-то подняла глаза.

— Это старинная музыка?

— Да, — сказал Тео, вставляя диск в щель проигрывателя. — Это барочная опера. Не самая первая, но моя самая любимая.

Он подвинул ей кресло так, чтобы динамики были на нужном расстоянии, и сел рядом на перевернутый ящик. Это опера, сказал он, про императора Нерона. Он так обожал свою любовницу, что готов был пойти на всё, лишь бы сделать ее императрицей. Цель уже близка, и он решил обмыть это дело вместе с лучшим другом.

Тео набрал номер трека и нажал на «пуск», разбудив дремавший до поры клавесин. Споём же, любезный друг! — ликуя, воззвало контральто. Споём, — подхватил молодой поэт вкрадчивым тенорком.

— А откуда там женщина? — удивилась Ива.

— Она поет Нерона. Раньше его партию пели кастраты, но мне нравится эта версия.

Больше она ни о чем не спрашивала, но Тео ясно видел, как она наливается, будто райское яблоко, сперва удивлением, потом восторгом и снова удивлением. Что там рассказывал перед началом лукавый конферансье — разве это похоже на беседу друзей? Разве голоса друзей сплетаются так страстно, хмелея от любви? Мартовские коты, и те пристыженно смолкают, услышав их. Не смущайся: это барокко, детка. Тут всегда так — всё вьется, как ивовый прут, манерно дрожит, по-кошачьи выгибая спину в сладкой истоме. Не говори, что тебе не нравится: слишком очевидно обратное.

В паузе перед сменой темы он склонился к самому уху девушки, чтобы не перекрикивать певцов.

— Он дразнит Нерона, этот его хитрый кореш. Заставляет вспомнить о той, ради кого всё затевалось. «Губы, — шепчет он Нерону. — Вспомни ее губы. Скоро она будет твоей».

Он отстранился, чтобы лучше видеть ее лицо — и в этот самый момент император, взятый за живое, издал протяжный стон — самый убедительный по выразительности стон во всей мировой музыке. Щеки Ивы опалило чужой страстью — так резко и так болезненно срезонировала эта страсть с тем, что кипело внутри у нее самой.

Внезапно что-то инородное, змеясь, вползло в музыку — он заметил это по тому лишь, что тональность звука была неправильной. Телефон стоял в прихожей, дверь туда была закрыта, но даже приглушенный звонок невозможно было игнорировать. Он вышел, оставив девушку наедине с распаленным похотью Нероном.

— Привет, — сказала трубка голосом Тины. — Ива там?

— Здесь.

— Дай Мика.

— Его нет.

— Ми?

— Тоже нет.

— Блин, — с горечью заключила сестра. — Я так и знала.

— Мы оперу слушаем, — ответил Тео и, для пущей убедительности, направил трубку в сторону комнаты. — Больше ничего. Я ее пальцем не тронул. Дать ее?

— Не надо, — хмуро сказала Тина, и он подивился, какой она еще ребенок.

Близилось лето — время, когда он, как геккон, начинал искать щели и расщелины. Он спасался от удушающей жары в подвальных клубах, где играл сам и слушал других. Ездил с компанией за город и жил в палатке на речном берегу. Он переставал писать, переставал думать и просто скользил по течению. Он поехал бы в Антарктиду, чтобы перелетовать там, но у него не было денег — не только на Антарктиду, а тупо вообще.