Акука - [14]

И вот уже Второй Бедовый выбирается на край гнезда, посмотреть, в чём дело. Он спешит, не успевает как следует встряхнуться-расправиться и сразу сваливается!

Над хутором висит пронзительный свист-треск.

Выходит бабушка Антон Антоныча — тоже узнать, в чём дело.

А Первый Бедовый даже пошевелиться не может: и страшно, и зобок полон — перекормили родители.

Ласточки пикируют и пикируют над его раскрытым клювиком, носят и носят комаров и мушек. А он, дурачок, глотает от страха и дрожит.

Взяла бабушка птенца в ладонь, он не вырывается, снова, видно, потерянный уют вспомнил, гнездовое тепло. Сердце под белым пушком бьется, вот-вот из грудки выскочит.

Бабушка ладонь не раскрывает, боится выронить гулкое сердечко Первого Бедового. Внесла малыша в дом, а тут вопит Антон Антоныч. Вопит — засыпать не хочет.

— Смотри, Антоша, — бабушка протягивает к нему ладонь с птенцом.

Мальчишка будто выключается.

— Акука.

— Птенец, — соглашается бабушка, — ласточкин.

Антон Антоныч трогает ладошкой головку Первого Бедового.

— А теперь спи, Акука, — строго и невпопад говорю я внуку, а на бабушку смотрю ещё строже.

Бабушка выходит и снова сажает птенца на крышу улья. Ласточки-родители всё ещё трещат над ульем. А из дома несутся вопли Антон Антоныча.

На хутор легла ночь.

Первому Бедовому стало холодно. Поскальзываясь, он перебирается на самый край крыши и думает: «А чего я тут расселся? Только маму с папой пугаю — вон как носятся».

Подумал так, да как встряхнётся сразу всеми молодыми перьями, всем пухом на животе — и вниз! И так здорово получилось, что полетел-то он вверх. Сам взлетел!

Встал на крыло!

Родители не удивились. Отец полетел впереди Первого Бедового, мама ласточка — сзади. Сели все трое на провода. И только отдышались-успокоились, как улышали жалобное щебетание Второго Бедового. Он слетел на крышу землянки у огорода.

Снова затрещали ласточки-родители: Второго Бедового выручать надо.

Только Антон Антоныч этого не слышал. Он спал.

Лес в звёздах

Шилишки окружает высоченный лес. В звёздные ночи сосны и ели мерцают, как новогодние. На них повисают звёзды. Будто оказались деревья в чёрном бархатном зале под огромным фиолетовым куполом.

Но вот народился месяц. Он встаёт, несмело подсвечивает сосновые кроны, постепенно осветляет высокое небо и гасит звёздные гирлянды на широких сосновых и еловых лапах.

А повернёшься к месяцу спиной — лицом на Запад, — деревья западной части хутора по-прежнему усыпаны звёздами.

Но поднимется месяц над лесом, гаснут и они. И тогда выступит из темноты весь серебряный лес вокруг хутора. И снова всё, — как в большом новогоднем зале: зажги в нём свет и растворится в этом свете тёмное изумрудно-оранжевое мерцание украшенной ёлки.

Ночь серебряная промывает мои глаза в ленивом тумане.

Падают звёзды. День и ночь катятся они по небу: «Рассыпался горох на четырнадцать дорог».

Через годок-другой научу Антон Антоныча считать падающие звёзды.

Ночные звёзды падают из детства. Падают и гаснут, падают и гаснут, прочертив в небе короткий искровой след. Для меня это не след, а далёкий невысказанный взгляд моей умершей бабушки. Взгляд из моей Каширы, родного городка на Оке.

Потемнели поля и луга. Остывают теплые тропинки и дороги.

«Доброму ночь не в убыток». Спит Антон Антоныч. И рука бабушки на детской головушке как целебный ромашковый венок.

«Была б моя бабуся, ничего не боюся», — шепчет ночная тишина.

За широким окном плывёт над ними жёлтый месяц. Серебряная ночь дышит белым наливом и неостывшей хвоей.

Бальзам…

Добрый дух

А за порогом сна собираются и собираются толпы звёзд. И просыпается добрый дух старого дома.

Дни и ночи складываются неожиданные, потому что вещи обладают памятью.

На книжной полке дышат прошлогодней весной гнёзда дрозда, серой славки, коноплянки.

В бутылке из-под молока цветёт с прошлогодней осени память о вереске.

Колосится, что-то шепчет сам себе в длинные усы снопик ячменя.

В цветочной вазе без воды шуршит высокий букет овса.

Набирается сил молодая косуля, сочиненная из сухого березового корня.

Чинно соблюдают тишину звонкие можжевеловые посохи. Они стройно привалились к стенам и ждут наших тёплых рук.

Бесшумно вьется на подоконнике белесая шкурка-чулок ужа-выползка.

Вольно живёт по ночам дух старого дома. Где этот дух обитает днём? Конечно, на чердаке. Пойдём!

Поднимаемся по лесенке-дробиночке. Вот и чердачный простор.

Не часто попадает луч солнца под скаты высокой крыши. Всего два оконца. В четыре часа дня луч входит в южное. Высветит яркой солнечной стрелкой точное время и уйдет с чердака дальше и выше. Днём здесь просыпается душный пыльный сумрак. Потом наступает ночь — тихая, отзывчивая, душистая.

И днём, и ночью живут на чердаке сундук со старыми учебниками для зрячих и слепых детей, чемодан без замков с ученическими тетрадками. Давно уже отдыхают здесь начальные школьные науки.

Два мячика цветных заблудились с прошлого лета. Ждут, когда о них вспомнят. Давно не просыпается оплывший гнутый подсвечник с огарками. Насупилась глиняная кошка-копилка с осыпавшимся глазом. Тусклому медному самовару и чашкам с отбитыми ручками снится чистая скатерть.