Актриса - [77]

Мать говорила мне, что выстрелила в Бойда потому, что он украл ее дар. Она сказала это в Нерхе, маленьком городке на юге Испании, куда мы на две недели съездили в мертвый сезон. Это было спустя год после того, как ее выписали из больницы. Я зацепилась за это слово.

– Твой дар?

– Я и так хотела его отдать, но он все равно его украл.

А потом она сказала, что выстрелила в него потому, что он зануда.

* * *

Пару недель назад я получила прелестный спам – насколько спам может быть прелестным. Письмо было адресовано Хани Шваль, и мне не стоило его открывать, потому что меня совершенно точно зовут не Хани Шваль, но никаких прикрепленных файлов в письме не было, и я рискнула и кликнула мышкой. Текст письма гласил:

«…и хриплого, надсадного пения рыбаков. Вдалеке виднелся заледеневший пролив. Правда, самого льда мы не видели, но стоявшие на горизонте необычные бело-голубые вертикальные полосы, протянувшиеся до неба, сообщали наметанному глазу, что под ними лежат льды. Справа громоздились вершины хребта Ньюфаундленд, насыщенно…»

И все.

Но мне и того хватило.

Насыщенно… а дальше?

Быстрый поиск позволил узнать, что это отрывок из статьи «Лед и эскимосы», опубликованной в «Ежемесячнике Атлантики» в 1865 году. Вершины хребта Ньюфаундленд были насыщенно-синего цвета, «за исключением пространств, сиявших снежной белизной». Этот текст про далекие льды затронул в моей душе какую-то струну, и у меня возникло чувство, что это письмо упало мне в почту не случайно и было адресовано именно мне. Или нам. Мне всегда хотелось съездить на Ньюфаундленд.

Я даже начала просматривать рейсы до Сент-Джонса, когда сообразила, что нам это не по карману. Я поднялась в спальню. Ты читал в постели, рядом стакан виски. Точно отмеренное количество «Джемесона» – ровно столько, чтобы было чересчур.

– Все хорошо?

– Нормально.

И я забралась к тебе под одеяло, потому что было чертовски холодно.

Не помню, когда именно ты прислал мне открытку из Лондона. Моя мать лежала в лечебнице, ожидая суда. Китти практически перебралась на Суитмаунт-роуд к племяннице, у которой были маленькие дети. Я осталась в доме одна. Ты прислал мне открытку с фотографией Чарльза и Дианы и ни словом не намекнул на случившееся с моей матерью, хотя все тогда только об этом и твердили. Снимок на открытке запечатлел помолвку пары: Диана в розовом шерстяном свитере, с румянцем того же цвета. На обороте ты написал: «Да поможет нам Бог».

Судя по всему, открытка пришла весной 1981-го. Летом все шумно обсуждали королевскую свадьбу, хотя мне хватало своих забот. Это было так на тебя похоже – и так меня злило – возвращаться к разговору, который в действительности мы никогда не вели, и поступать так, словно в моей жизни ничего особенного не случилось.

«Теперь я живу здесь», – написал ты и указал новый адрес (а я и старого не знала).

Мы увиделись через несколько месяцев после суда. Я собиралась бросить работу, хотя сама об этом еще не подозревала, и ничто во время того первого свидания не предвещало, что из этого может выйти что-нибудь путное. С парома я пересела на поезд – мы договорились встретиться в пабе неподалеку от Юстонского вокзала. В пабе я нашла столик между музыкальным автоматом и автоматом с сигаретами и сидела, изучая желто-коричневый ковролин у себя под ногами, но поднимала глаза, как только открывалась дверь. Заходили разные мужчины, и я приглядывалась к ним, на полном серьезе спрашивая себя: это тот, с кем я когда-то переспала, или нет. Им мог оказаться кто угодно. Я понятия не имела, как ты сейчас выглядишь.

Ты и в самом деле сильно изменился: подтянутый, с модной стрижкой. Сообщил, что работаешь в Сити, ну, не совсем в Сити, но это неважно, и занят типографским бизнесом; слишком много пустых разговоров и панибратства, не говоря уже о посиделках в пабе допоздна, и я еще подумала тогда, что это тебя убьет.

Ты отказался от бакенбард и социализма и превратился в мужчину в льняном костюме, убежденном, что цены на недвижимость в Лондоне чудовищно завышены, а рост экономики скоро остановится.

Но все-таки я тебя поцеловала. На вкус твой рот не изменился.

Мы поехали к тебе в Кэмден, пара побитых жизнью бедолаг, которым не за кого было уцепиться, разве что друг за друга – по крайней мере, на одну ночь, хотя для нас она растянулась на одиннадцать тысяч и тридцать девять ночей.

В том же году ты приехал в Дублин навестить родных и остался ночевать у меня на Дартмут-сквер. Мы целовались в холле и на лестнице этого печального дома, не в силах перестать и двинуться дальше. Ты на некоторое время задержался. Вроде как перебрался ко мне. Так, по-сиротски, мы и жили, пока не умерла моя мать.

Позже, поселившись в нашей большой старой квартире, мы хотели родить ребенка, но наши попытки ни к чему не привели. Мы долго раздумывали, где купить дом, потом купили его, но явно не вовремя. Во всяком случае так нам казалось тогда, хотя сейчас уже не кажется. Но разговоры о недвижимости служили предвестием будущих сомнений и колебаний. Мы никогда ни с чем не могли определиться. Кроме наших отношений.

Ты правильно сделал, что вернулся в Дублин, хотя почувствовал себя неудачником и поспешил обвинить в этом меня (продолжая меня любить). Мы часто ссорились. Ты всегда слишком тревожился из-за денег. Тебе недостаточно было просто иметь работу – даже когда я забеременела, – тебе надо было подвести под нее солидное теоретическое обоснование.