Актриса - [57]

Он годами регулярно появлялся на Дартмут-сквер. Я была ребенком, когда он стал духовным наставником моей матери. Он давал ей книги, оставляя между страниц открытки с молитвами, и по крайней мере один раз отслужил в гостиной службу. Китти ради этого покинула кухню, и мы все встали для причастия на колени. Мать запрокинула голову, и белая мантилья коснулась ее плеч. Мне не понравилось, как она в ожидании облатки высунула язык, и я увидела дрожание розовой, в мелких точках, мышцы, как не понравилось и безучастное лицо отца Деса, когда после нее он перешел ко мне.

Дес Фолан был молод – младше моей матери лет на десять, если не больше – и скорее хорош собой. Роста он был невысокого. Несколько лет он периодически сбегал от своих иезуитов в гостиную моей матери, после чего уехал в Лондон, чтобы разобраться в себе; когда еще через пять лет он вернулся в Дублин, то напоминал Иисуса – в скромном карманном издании. Кроткая улыбка, рано поседевшие волосы. Он воплощал собой будущее либеральной католической церкви, этот отец Дес. И даже не был геем.

По особому благословению настоятеля он начал читать семинаристам лекции по экзистенциальному психоанализу, и со временем превратился в полноценного иезуита. Психоаналитиком он себя не называл, хотя в Лондоне учился у одного из учеников Лакана. «Бывших священников не бывает», – говорил он, грустно поглядывая на свои красивые маленькие ладони. Он не изменил своему призванию, хотя теперь предпочитал спасать людей поодиночке.

Стремление любить все человечество с неизбежностью вылилось в поддержку моей матери. Раз в неделю она ездила к нему на Эли-плейс, на такси, и той же машиной (на счетчике – час) возвращалась обратно. Каждое утро четверга, все годы моей учебы в колледже. После этого ложилась и спала. Отец Дес был ее тайным оружием – так она его называла. Ее спасательным кругом.

Иметь в своей жизни кого-то подобного отцу Десу было очень соблазнительно, это я понимала. Моя мать беседовала с ним раз в неделю, потому что, по ее словам, никто не любил ее такой, какая она есть, что отчасти выдавало паранойю, но содержало зерно истины.

На людей она производила странное впечатление. Достаточно было пройтись с ней, чтобы в этом убедиться. Незнакомцы заговаривали с ней, что-то невнятно бормоча, и она терпеливо ждала, пока они не соберутся с мыслями. Некоторые подходили к ней с удивительными заявлениями: «Желтое вам не к лицу». Они действительно считали своим долгом это ей сообщить. Иногда их слова рвали ей душу. «Должно быть, жизнь у вас несчастливая, – однажды сказала ей какая-то женщина. – Когда я вижу вас на сцене, мне так вас жалко».

Время от времени ее сравнивали с какой-нибудь другой актрисой, подчеркивая, что та лучше. Этим мнением с ней обычно спешили поделиться женщины. Они как будто старались возвыситься за ее счет: незнакомка теребила бусы, закатывала очи:

«Мой кумир – Лиз Тейлор».

Или смотрели ей прямо в лицо, и в глазах плясали искорки: «Да, я видела в этой роли Билли Уайтлоу. Небо и земля».

Люди рассказывали моей матери о своих чувствах к ней. Как она любила говорить, это была такая услуга, за которую ей редко выпадала возможность отплатить той же монетой. И хотя она всю жизнь подпитывалась любовью тех, кто смотрел на нее из темноты зала, хватало одной колкости, чтобы ей захотелось убежать от всех и спрятаться.

Проблема достигла пика в конце семидесятых, когда она снялась в рекламе, которую без конца крутили в кинотеатрах не только в Ирландии, но и по всему миру. Можно подумать, что она снялась в ней ради денег – деньги тогда были очень нужны, – но на самом деле из-за того, что вначале на роль пригласили Мору Херлайи. Кроме того, в съемках предполагалось задействовать вертолет. У Херлайи не нашлось свободных дней в графике, а моя мать без колебаний согласилась. Примерила – не в первый раз – старую клетчатую шаль.

Рекламировалось ирландское масло. В ролике Кэтрин О’Делл стоит на мысе, закутавшись в шаль, ветер треплет ей волосы, а к острову подплывает куррах – красивая черная рыбачья лодка, типичная для запада Ирландии. Лодка борется с волнами, мужчины налегают на весла, и Кэтрин О’Делл печально произносит: «Конечно, это всего лишь масло», – как будто груз не стоит таких усилий и такого риска. Кадр сменяется: на тарелке сияет золотистое масло. И зритель понимает, что наверняка оно стоит любого риска – это читается и в тоске ее мелодичного голоса, и в том, как вся она подается вперед. Море вздымается, мужчины противостоят очередной волне, а зритель переносится к печи, в которой горит торф; из формы извлекают теплый пресный хлеб. Снова волна. От большого куска отрезают золотистый завиток масла. Камера кружит над стоящей на высоком утесе Кэтрин (та самая съемка с вертолета); масло медленно намазывают на кусок хлеба. Она поворачивается к домику, крытому соломой, и, пока усталые мужчины затаскивают лодку на берег, свирепо впивается, наконец, зубами в этот чертов кусок хлеба с сияющим маслом, добытым тяжким трудом.

Реклама обрела невиданную популярность. Каждый раз, когда ее показывали, по всей стране происходил скачок напряжения, потому что половина населения спешила на кухню за чаем и тостами. Последствий Кэтрин не предвидела. Фраза: «Конечно, это всего лишь масло» разошлась и преследовала ее повсюду, где бы она ни появилась. Если вы считали, что результат не стоит затраченных усилий, – или, напротив, он того стоит, – если вы замечали, что кто-то проявляет глупое упорство, – или упорство становится глупым в силу чрезмерности усилий, вы говорили: «Конечно, это всего лишь масло». Каким-то образом в этой фразе сочетались тщета и удовольствие. Дети кричали ей эту фразу на улице. Официанты с этими словами ставили перед ней тарелку. В газетах ее называли «любимой бабушкой всей Ирландии (“Конечно, это всего лишь масло!”) Кэтрин О’Делл», и, хотя она ухитрялась над этим посмеиваться, думаю, эта реклама и правда стала самым глубоким падением матери, а из-за глупой фразы, которая не желала забываться, оно становилось только глубже.